Семён Франк

О смысле жизни

Предисловие

Предлагаемая книжка, уже давно задуманная, образует как бы естественное продолжение выпущенной мною в 1924 году книжки "Крушение кумиров". Она составлена в ответ на неоднократные указания друзей и единомышленников о необходимости такого продолжения, которое раскрыло бы положительное содержание тех идей, которые преимущественно в форме критики господствующих предубеждений были изложены в "Крушении кумиров". И эта вторая книжка, подобно первой, будучи выражением личных верований автора, выросла в связи с беседами и спорами, которые пришлось вести в кругу русского студенческого христианского движения. Она предлагается поэтому в первую очередь вниманию молодых участников этого движения и вообще русской молодёжи за границей.

1. В ступление

Имеет ли жизнь вообще смысл, и если да - то какой именно? В чём смысл жизни? Или жизнь есть просто бессмыслица, бессмысленный, никчёмный процесс естественного рождения, расцветания, созревания, увядания и смерти человека, как всякого другого органического существа? Те мечты о добре и правде, о духовной значительности и осмысленности жизни, которые уже с отроческих лет волнуют нашу душу и заставляют нас думать, что мы родились не "даром", что мы призваны осуществить в мире что-то великое и решающее и тем самым осуществить и самих себя, дать творческий исход дремлющим в нас, скрытым от постороннего взора, но настойчиво требующим своего обнаружения духовным силам, образующим как бы истинное существо нашего "я", - эти мечты оправданы ли как-либо объективно, имеют ли какое-либо разумное основание, и если да - то какое? Или они просто - огоньки слепой страсти, вспыхивающие в живом существе по естественным законам его природы как стихийные влечения и томления, с помощью которых равнодушная природа совершает через наше посредство, обманывая и завлекая нас иллюзиями, своё бессмысленное, в вечном однообразии повторяющееся дело сохранения животной жизни в смене поколений? Человеческая жажда любви и счастья, слезы умиления перед красотой, - трепетная мысль о светлой радости, озаряющей и согревающей жизнь или, вернее, впервые осуществляющей подлинную жизнь, - есть ли для этого какая-либо твёрдая почва в бытии человека, или это - только отражение в воспалённом человеческом сознании той слепой и смутной страсти, которая владеет и насекомым, которая обманывает нас, употребляя как орудия для сохранения всё той же бессмысленной прозы жизни животной и обрекая нас за краткую мечту о высшей радости и духовной полноте расплачиваться пошлостью, скукой и томительной нуждой узкого, будничного, обывательского существования? А жажда подвига, самоотверженного служения добру, жажда гибели во имя великого и светлого дела - есть ли это нечто большее и более осмысленное, чем таинственная, но бессмысленная сила, которая гонит бабочку в огонь?

Эти, как обычно говорится, "проклятые" вопросы или, вернее, этот единый вопрос "о смысле жизни" волнует и мучает в глубине души каждого человека. Человек может на время, и даже на очень долгое время, совсем забыть о нём, погрузиться с головой или в будничные интересы сегодняшнего дня, в материальные заботы о сохранении жизни, о богатстве, довольстве и земных успехах, или в какие-либо сверхличные страсти и "дела" - в политику, борьбу партий и т. п., - но жизнь уже так устроена, что совсем и навсегда отмахнуться от него не может и самый тупой, заплывший жиром или духовно спящий человек: неустранимый факт приближения смерти и неизбежных её предвестников - старения и болезней, факт отмирания, скоропреходящего исчезновения, погружения в невозвратное прошлое всей нашей земной жизни со всей иллюзорной значительностью её интересов - этот факт есть для всякого человека грозное и неотвязное напоминание нерешённого, отложенного в сторону вопроса о смысле жизни. Этот вопрос - не "теоретический вопрос", не предмет праздной умственной игры; этот вопрос есть вопрос самой жизни, он так же страшен - и, собственно говоря, ещё гораздо более страшен, чем при тяжкой нужде вопрос о куске хлеба для утоления голода. Поистине, это есть вопрос о хлебе, который бы напитал нас, и воде, которая утолила бы нашу жажду. Чехов описывает где-то человека, который, всю жизнь живя будничными интересами в провинциальном городе, как все другие люди, лгал и притворялся, "играл роль" в "обществе", был занят "делами", погружен в мелкие интриги и заботы - и вдруг, неожиданно, однажды ночью, просыпается с тяжёлым сердцебиением и в холодном поту. Что случилось? Случилось что-то ужасное - жизнь прошла, и жизни не было, потому что не было и нет в ней смысла!

И всё-таки огромное большинство людей считает нужным отмахиваться от этого вопроса, прятаться от него и находить величайшую жизненную мудрость в такой "страусовой политике". Они называют это "принципиальным отказом" от попытки разрешить "неразрешимые метафизические вопросы", и они так умело обманывают и всех других, и самих себя, что не только для постороннего взора, но и для них самих их мука и неизбывное томление остаются незамеченными, быть может, до самого смертного часа. Этот приём воспитывания в себе и других забвения к самому важному, в конечном счёте, единственно важному вопросу жизни определён, однако, не одной только "страусовой политикой", желанием закрыть глаза, чтобы не видеть страшной истины. По-видимому, умение "устраиваться в жизни", добывать жизненные блага, утверждать и расширять свою позицию в жизненной борьбе обратно пропорционально вниманию, уделяемому вопросу о "смысле жизни". А так как это умение, в силу животной природы человека и определяемого им "здравого рассудка", представляется самым важным и первым по настоятельности делом, то в его интересах и совершается это задавливание в глубокие низины бессознательности тревожного недоумения о смысле жизни. И чем спокойнее, чем более размерена и упорядочена внешняя жизнь, чем более она занята текущими земными интересами и имеет удачу в их осуществлении, тем глубже та душевная могила, в которой похоронен вопрос о смысле жизни. Поэтому мы, например, видим, что средний европеец, типичный западноевропейский "буржуа" (не в экономическом, а в духовном смысле слова) как будто совсем не интересуется более этим вопросом, и потому перестал и нуждаться в религии, которая одна только даёт на него ответ. Мы, русские, отчасти по своей натуре, отчасти, вероятно, по неустроенности и неналаженности нашей внешней, гражданской, бытовой и общественной жизни, и в прежние, "благополучные" времена отличались от западных европейцев тем, что больше мучились вопросом о смысле жизни, - или более открыто мучились им, более признавались в своих мучениях. Однако теперь, оглядываясь назад, на наше сталь недавнее и столь далёкое от нас прошлое, мы должны сознаться, что и мы тогда в значительной мере "заплыли жиром" и не видели - не хотели или не могли видеть - истинного лица жизни и потому и мало заботились об его разгадке.

PAGE \* MERGEFORMAT 14

Федеральное агентство железнодорожного транспорта

Сибирский государственный университет путей сообщения
Кафедра «Философии и культурологии»

Сибирский государственный университет путей сообщения

Семен Франк «Смысл жизни»

Реферат по дисциплине: «Философия»

Руководитель Выполнил студент гр. МПМ - 112

Быстрова А.Н. ____________ Плотников А.А.

(подпись ) (подпись )

________________ ______________
(дата проверки ) (дата сдачи на проверку )

2013 год

ВВЕДЕНИЕ

Тема нашего реферата С.Франк «Смысл жизни», она актуально в наше время, так как люди в течение всей жизни задаются этим вопросом на который мы и попытаемся ответить. А в чем вообще заключается смысл жизни, имеет ли жизнь какой-то определенный смысл, и если да - то какой? Из чего состоит смысл жизни? На самом деле люди очень часто задаются этим вопросом, который их мучает и терзает изнутри. Когда человек начинает задумываться на эту тему, то почему-то сразу отрекается от него, не хотят отвечать на него. Для них это очень сложно и проще всего уйти в себя, заниматься повседневными делами, погрузиться с головой в работу, расслабляться и отдыхать на выходных и на самом деле можно много приводить таких примеров, но каждый даже самый глупый, необразованный, ленивый человек задумывается над фактом приближения смерти, над тем, что жизнь одна и время играет против нас, над тем, что каждый человек стареет, начинает заболевать теми болезнями, которые плохо лечатся, так уж устроена жизнь и с этим ничего не поделать. Вопрос о смысле жизни нельзя отнести к теоретическим; это вопрос сам по себе, по существу о смысле жизни, и он гораздо более тяжек, чем когда возникает потребность в куске хлеба или стакане воды. Как пример можно привести, знаменитого писателя Чехова. В одном из своих произведений в каком? он описывал человека, который всю жизнь то и дело был в эпицентре всех интриг и сплетен, постоянно находился в центре внимания общества и был полностью погружен в свои проблемы и дела, но как-то ночью он проснулся весь в поту и ему казалось, что его сердце сейчас выскочит из груди, но что же произошло? Случилось ужасное – его жизнь прошла, и этой жизни по сути то и не было, потому что в ней не было смысла. И все-таки большая часть людей старается избежать вопроса о смысле жизни и прячутся от него находя укрытия так называемой Франком: «страусовой политике». Они принципиально отказываются от попытки разрешить этот вопрос и мало того, что сами не разбираются, так сбивают и других людей, показывая свой подход к этому вопросу. У человека есть свойство, как говорит Франк: «устраиваться в жизни», и чем больше у него это, получается, скажем, человек стремительно и бесперебойно идет к успеху, тем все дальше он загоняет себя в ту самую душевную пропасть, где на дне и скрывается вопрос о смысле жизни. А что остается в итоге? В итоге остается жизнь со всеми ее виражами и поворотами, тягостными проявлениями и полной бессмысленностью, жизнь равносильная смерти.

1. Что делать?

Так исторически сложилось, что издавна русские интеллигенты вместо вопроса о «смысле жизни» говорили «Что делать?».

Сам вопрос: «Что делать?» можно конечно употреблять в различных смыслах, но естественней всего мы привыкли слышать его, когда подразумевается отыскания каких-либо путей или, же средств для достижения цели. Конечно можно спросить что надо сделать для того чтобы получить хорошую прибыль, устроиться на хорошую работу, иметь отличное здоровье. Но продуктивней будет тот вопрос, который будет иметь конкретику, когда, к примеру, мы сидим на приеме у врача, мы задаем конкретные задачи, а врач коротко и ясно отвечает на них. Безусловно, ответы на такие вопросы, с конкретными данными о человеке, будут определенно ясны и мы каждый день задавая их сами себе, даем на них ответы, но бессмысленно рассуждать о смысле и принадлежности вопроса «Что делать?» в таком совершенно деловом формате.

Конечно нельзя забывать о том что, что это вопрос можно просто употреблять и понимать в словесной форме, когда этот вопрос для самого человека тождественен с во просом о смысле его жизни. В разных возрастных категориях раздаются разные вопросы: к примеру, когда человек уже наиболее осознанно может делать выбор, и он спрашивает: «Что мне делать», В какое высшее образовательное учреждение мне пойти?», когда человек чуть старше: «На какую работу мне пойти? Там где больше платят или по специальности?».

Можно определить вопрос «Что делать?» к тому, что « К чему мне стремиться?», « Какие цели мне преследовать?», задаются эти вопросы, когда вопрошающему не понятна конечная идея или цель. Но тут тоже ценности жизни весьма разные. Если задать вопрос в индивидуальном порядке: «Что мне, NN, лично делать, какую цель или ценность я должен избрать для себя, в качестве определяющей мою жизнь?» [стр.9] по умолчанию существует некая иерархия целей и ценностей в жизни и прибавленная к ней иерархия личности. И тут речь уже идет о том, чтобы каждый человек, и кончено же в том числе и я, занял некое место в этой системе и отыскал свой правильный путь. Однако тут вопрос стоит уже о том, к чему я призван, какую роль мне предстоит сыграть в этом мире (рассматривается вопрос самопознания).

Теперь рассмотрев некие черты прямого понимая вопроса о смысле жизни, перейдем к его непосредственному с точки зрения философии рассмотрению. Когда я задаю вопрос не о том, что лично мне делать, а о том, что должные делать все люди, в общем, то я имею в виду недоумение, которое как никто связывается с вопросом о смысле жизни. Жизнь, так как она течет вне всего и чего-либо бессмысленна; а вот недоумение и сводится к тому, что как бы сделать так чтобы жизнь наполнилась смыслам и не прошла просто так.

И все это сводится к такому русскому вопросу, как трактует его наш Семен Франк: «Что делать мне и другим, чтобы спасти мир и тем впервые оправдать свою жизнь?» [стр.9-10]. Безусловно, в этом вопросе имеется масса предпосылок, но все, же главная из них звучит так: «Как переделать мир, чтобы осуществить в нем абсолютную правду и абсолютный смысл?» [стр.10].

У русского человека есть проблема, он живет бессмысленной жизнью. Прожигая своё драгоценное время на земные утехи, забывает вообще про себя. Он женится, работает, ест, пьет, гуляет, веселится. Думает, что жизнь бьет ключом и все сложилось хорошо, хотя сам того не понимая, уносится по течению вниз, в одни неизбежный конец, в конце которого он так и не поймет зачем существовал он. Он душой понимает, что должен жить не просто так, а с какой-то определенной целью. Но именно русский думает, если жить ради какой-либо цели конкретно, то подразумевает, что это бремя он понесет вместе с обществом, как бы он примет участие в великом всеобщем деле, что приведет к тому, что мир станет лучше и конечном итоге человек спасется. Только вот одно но, он не понимает, смысла во всем этом общем предназначении и великом деле и исходя из этого спрашивает: «Что делать?».

Наравне с русским духом, есть еще одни очень похожий на него. Для него вопрос «Что делать» получает ответ: «Нравственно совершенствоваться». Этот тип называют толстовство, к которому склоняются многие русские люди. Всеобщим делом, которое должно спасти все вокруг, здесь является работой над самим собой и другими. Его непосредственная цель - сделать так чтобы в мире царил порядок и найти новые взаимопонимания между людьми и по новому взглянуть на жизнь. Можно конечно еще перечислять варианты этого альтернативного умонастроения, но наша цель заключается не в этом. Нам важна суть рассмотрения вопроса «Что делать?», потому что варианты ответа, на счет самого смысла и понимания вопроса, сходятся. У их основ присутствует убеждение о всеобщем деле, которое дарует мир и даст понять людям смысл жизни.

Вера в то, что всеобщее дело поможет все и всех спасти, не обоснованно. Кто сказал и на чем он основывался, когда выдвигал эту идею? Ведь если жизнь сама по себе бесполезная и бессмысленная вещь, то откуда возьмутся некие силы, которые помогут уничтожить эту бессмысленность? Это умонастроение полагает, что эти силы возьмутся у тех, кто будет осуществлять мировое спасение, а собственно это никто как есть другой как – человек. Стремление человека стать лучше, приблизиться к идеалу, живущие в нем нравственные устои, на примере этого умонастроения мы имеем дело с гуманизмом. Но что такое человек, какое значение он может выражать в мире и чем сможет повлиять на него? Надо вспомнить, что из древне человек пытался быть совершенным, отдавался полностью мечте об этом и вся человеческая история ни есть как эти поиски. Но со временем это приняло характер блуждания, я и эта цель оказалась непобежденной. Так вот причиной провала оказалось, что сам по себе план по спасению мира был ошибочный. И второе, что сами люди или так сказать «материал» из которого должно было, все сложится, оказался не пригодным, так как будь-то там вождь или народные массы, они чрезмерно пользовались своими возможностями в умственных и нравственных силах; да и сама идей спасения мира проходила в этой же нравственной слепоте.

Сделаем так, пока что оставим этот наш жизненный вопрос в стороне. К примеру, наша мечта сбудется, и люди будут находиться в мире добра, разума, благополучия. И все чего мы достигнем, мы сделаем руками человека. Тогда следует вопрос, а избавит ли нас это все от бессмысленности жизни, будет ли у нас та свобода, о которой мы так долго мечтали? Человек, который употребляет навоз по его назначению, для себя , конечно же, поступает осмысленно, но человек в роли навоза вряд ли может чувствовать себя и бытия в этом осмысленным.

Базаров, из романа Тургенева «Отцы и дети», вполне разумно говорит: «какое мне дело до того, что мужик будет счастлив, когда из меня самого будет лопух расти?» [стр.14]. При этом наши жизнь мало того что становится бессмысленной, но и жизнь самих участников «спасенного» мира, жизнь тоже становится бессмысленной.

Тут складывается некая дилемма: либо жизнь имеет некий смысл в каждую минуту ее существования для каждого человека и поколения, либо - вся жизнь это тупая бессмыслица, которую не в силах искупить даже все грядущее блаженство мира.

Наша короткая и вся мировая жизнь - это не случайный отрывок, а как нечто краткое, слитое в единство – соединения моего «я» и мира в целом.

Итак, «Что делать?» на полном праве можно сказать только С. Франк: «как жить, чтобы осмыслить и через то незыблемо утвердить свою жизнь?» [стр.17] Если сказать по-другому, какое бы не было всеобщее человеческое дело, за счет этого бессмысленность жизни не преодолевается, а главное и единственное человеческое дело – невзирая на все различные земные дела, найти смысл жизни. Но вот только где его искать и как вообще его найти?

2. Условия возможности смысла жизни

Прежде всего, нам надо задуматься, а что же это за понятие «смысл жизни», как нам его найти и при каких возможных условия мы посчитали бы его достигнутым?

Под словом «смысл» мы, конечно же, подразумеваем термин «разумность», но что же это такое? Под «разумностью» мы привыкли понимать, в относительном смысле, что-либо ведущее нас к правильной цели, так сказать целесообразные действия или поступки.

Разумное поведение, которое в дальнейшем приведет нас к поставленной цели, разумное использование различных средств, для достижения цели. Но это, конечно же, в только в относительно смысле, когда по умолчанию цель разумна и имеет. К примеру, мы можем назвать, в относительном смысле, человека который научился пробиваться «из грязи в князи», который имеет пробивной характер, достаточно хорошо держится в социальном плане и в обществе. Но когда мы разочаровываемся, не видим того успеха которого мы хотели, когда наша вера в это пошатнулась, то сразу наша «разумность» в этих действиях сводиться к бессмысленности.

Итак, можно сказать, что условием настоящей, а не только относительной разумности является, чтобы она не только разумно превращала в реальность цели, но и чтобы сами цели были разумны.

Но опять же, что значит «разумная цель?». Само средство цели разумно, когда оно приводит к ней. Но цель, если она есть сама по себе настоящая, а не только средство – уже ни к чему не приведут и потому ее нельзя рассмотреть с точки зрения целесообразности. Она как таковая должна быть разумна. Но что это означает? На эту трудность опирается софизм, за счет которого часто доказывают, что жизнь необходимо бессмысленна. Говорят: «Всякое действие осмысленно, когда служит цели» [стр.18]; но в целом жизнь сама оп себе вне ее не имеет какой-либо цели: «жизнь для жизни мне дана [стр.18]. И в итоге получается, что нам придется смириться с роковой бессмысленностью жизни, либо с тем что сама постановка вопроса о смысле жизни не разрешима, так как она нелепа изнутри. Вообще вопрос о «смысле» жизни всегда рассматривается только с относительной точки зрения, так как сама по себе жизнь не целесообразна и потому, ставить вопрос о «смысле» нельзя.

Возможно, наша с вами жизнь это всего-то напросто некий стихийно проходящий процесс, при котором мы тратим свою жизнь. И нахождение в настоящем, и осмысление этого факта – это не есть «самоцель» для нас. Она, безусловно, не может быть самоцелью из-за того, что в ней тягостных времен, плохих воспоминаний, ощущений и трудностей гораздо больше, чем светлого и радостного. Конечно же, еще самоцелью она не может быть, так как жизнь это есть само по себе стремление к чему-либо или делание чего-либо: это есть тот момент, при котором мы свободны от всяких дел и в этот же момент мы испытываем чувство неудовлетворенности. Никто из людей не живет для жизни, каждый из нас движется к чему-то, к какой-то своей цели. Вот как раз отсюда и получается тот мучительный круг, в котором мы чувствуем, что жизнь бессмысленна и дает все больше раздумий по этому поводу. И в этом колесе, где мы с кружащейся головой бегаем в нем, мы и ищем «смысл жизни» - ищем дела, занятия, цели, которые тратились не только на составление жизни, и жизни, которая бы не растрачивалась на тяжелый труд ее сохранения.

Итак, давайте возвратимся к нашему главному вопросу, при каких все же условиях мы успокоимся и признаем конечную цель жизни «разумной»?

Если разумность жизни не состоит в том, чтобы она была средством какой-либо цели, то может она заключается в том, что жизнь сама по себе и есть некий подарок, некая ценность, о котором уже бессмысленно ставить вопрос: «для чего»? Чтобы быть осмысленной наша жизнь должна заключаться в том, чтобы наша цель была служение высшему и абсолютному благу. Но этого мало, если наша жизнь была бы отдана для служения высшего и абсолютного блага, то для нас она не представляла бы никакой- либо реальной ценности, и была бы бессмысленной для нас. Например, можно взять философскую этику Гегеля: в нем человеческая жизнь должна обретать смысл, как саморазвитие духа. Но наткнувшись и изучив философию Гегеля, наш Белинский в полный голос сказал: «Так это я, значит, не для себя самого познаю и живу, а для развития какого-то абсолютного духа. Стану я для него трудиться!» [стр.20] - и по правде он был прав. Жизнь только тогда осмысленна, когда при условии того, что человек служит для абсолютного блага не только ради него, но и для самого служителя приобретается и наполняется жизнь смыслом.

Самый хороший пример можно найти в лице любви. Когда мы истинно любим, то чего мы ищем, и что нас удовлетворяет? Хочется ли нам вкусить плоды личного наслаждения, напиться нашими личными желаниями и использовать наше любимое существо в это? Это скорее похоже на разврат, чем на настоящую любовь, что привело к неудовлетворенности и пустоте души. Хочется ли нам отдаться служению нашему любимому существу? Да, конечно, ведь мы хоти служить, просто потому что любим, нам это не в тягость. Мы можешь совершать безумные поступки и даже готовы на гибель ради любви. Но ведь это не только потому, что это лишь радостно нам, ведь это еще и потому, что это дает нам полный покой и полноту нашей жизни, удовлетворенность.

Однако любовь не дает по существу настоящего смысла жизни. Когда влюбленные друг друга люди отключаются от всего мира, все их внимание сосредоточенно только на их божественном чувстве, и они не понимают что происходит вокруг них в реальности, тогда у них возникает вот это иллюзорное чувство осмысленности их жизни, удовлетворения. Конечно, понятно, что высшее благо должно быть вечным. Все что имеет начала и конец, не может быть самоцелью: либо оно нужно для чего-то – осмысленно, либо же, как средство оно бессмысленно.

Итак, наша жизнь может стать осмысленной, когда осознанно и самостоятельно служит абсолютному и высшему благу, где подразумевается, что оно есть вечная жизнь. Что это оно есть тот подлинный конец и абсолютная истина, лучик разума, который проникает во все темные уголочки нашей жизни и озаряет ее ярким светом. Наша жизнь потому придается смыслу, поскольку в ней находится разумная цель и путь к ней, ибо все это бессмысленное блуждание наше и как говорит Франк: «таким истинным путем для нашей жизни может быть лишь то, что вместе с тем само есть и жизнь, и Истина» [стр.24].

Можно подвести краткий итог. Люди стоят перед трудной задачей и не должны скрываться от ее трудностей. Чтобы жизнь наполнилась смыслом, человек должен обрести абсолютное, высшее благо – но мыслимые блага, они разве относительны? У человека должна быть вечная жизнь и сама истина, но тогда при этом, не обречен ли человек в скитании о нахождения той самой истины? А вечная жизнь - что это за неосуществимое понятие? Рассуждать и проповедовать о «вечной жизни» легко, а вот воспринять факт о короткости нашей жизни, жизни наших родных и близких, очень не просто. И где нам найти нашего Бога и сдружить их с нашей жизнью и мира в целом? Тут остается только несколько вариантов исхода событий: можно смотреть в лицо фактам о том какова наша жизнь на самом деле или же трусливо скрываться от правды, надев «розовые очки», мечтать о благополучном и думать, о том, какой должна быть жизнь, чтобы был в ней хоть какой-то смысл. Но зачем нам эти не представляющие цену мечты? А надежда на то, что увидишь свои мечты и признаешь их истинными - не есть ли это обман своей личности, которые трусливо скрываются перед ужасом погибнуть перед истинной?

Люди не должны отбрасывать эти сомнения, а должны взять сполна эту ношу горькой правды, которая содержится в них. Но при этом мы не должны падать духом. Рассуждая о смысле жизни, мы кое-что все равно достигли и можно сказать точно одно: мы все отдаем отчет в том, что мы подразумеваем, говорим или считаем о смысле жизни и о том при каких условиях он мог бы быть стать воплоти.

3. Бессмысленность жизни

Жизнь по своей сути является бессмысленной, в ней нет необходимых условий, при которых можно признать ее имеющей смысл – эта та истина, где нас все убеждает; личный опыт, наблюдения в течение самой жизни, познание человеческой судьбы и познание мировой эволюции.

Личная жизнь каждого человека, с точки зрения духовности, бессмысленна. Тот самый минимум, при котором жизнь обреете смысл - есть свобода; в случае, когда человек свободен, он думает совершенно осмысленно, стремиться достичь разных целей. Но необходимость связывает нам руки. Мы все имеет телесную оболочку, а значит, и подчиняемся простым законам физики, как например мы можем упасть, споткнувшись обо что-либо, или нас собьет машина – тогда все наши мечты и желания потухнут под простыми физическими законами. Мало того мы ограничены жизнью: наша жизнь на столько коротка, что ее не хватает для полного осмысления и начала действий предназначенного нам правильно пути. Как только мы понимаем наше предназначение, наша физическая оболочка трухлеет и слабеет и тут конец, хотя человек, скорее всего только начал осознавать, то для чего он здесь. И при этом при всем природа человека создана так, что, не наступив на грабли, хоть, сколько человеку не объясняй, он все равно не поймет и наступит на них, конечно, это забавно, но на это уходят наши силы и жизнь, которая и так не вечна. Каждый растрачивает время в этом мире по своему: кто-то отказывается от всех земных благ и удовольствий, держит здоровым тело и дух, бережет себя для какого-то священного дела, но когда подходит старость понимает, что его нет, и он жалеет о том, что не вкусил плоду земных удовольствий; кто-то тратит жизнь на разгул и веселье, и когда физическое и духовное состояние уже в плохом состоянии он кается о том, что не придал жизни какой-то другой смысл, кроме получения удовольствия. И все эти наши удовольствия и увлечения, те блага, к которым мы стремимся, выдают за себя, что-то важное, обещают нам удовлетворение, если мы достигнем их, хотя все это пыль в глаза. Отсюда вырисовывается французская поговорка, которую приводит нам Франк: «si jeunesse savait, si vieillesse pouvait» [стр.27], что в переводе обозначает: сознание обманутых надежд, недостижимости истинного счастья на земле.

Все люди рабы своей судьбы, она везде вне нас в нас самих тоже. А из определения слова «раб» понятно, что он не может иметь своей лично осмысленной жизни. Древние греки, которые тонко ловили и чувствовали тонкий мир гармонии и стройность мировой жизни, писали, что там нет места нашим мечтам и надеждам. У их мудрецов, которые были религиозно осмысленными, было мнение: что человек должен знать свое место, не должен много брать на себя и прибирать все в свои руки, он должен понимать, что он не выделяется из общества, что он и общество это единое целое и только тогда когда он покоряется воли богов и исполняет свое назначение, тогда он может рассчитывать не загубить себя. Смысл у двух точек зрения совершенно одинаков.

Вот что, к примеру, говорит Гомер:

«... из тварей, которые дышат и ползают в прахе,
Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека» [стр.28]. И все греческие поэты вторят ему в голос. «И земля, и море полны бедствий для человека» [стр.28], - говорит Гесиод. «Слаба жизнь человека, бесплодны его заботы, в краткой его жизни скорбь следует за скорбью» [стр.28] - Симонид. Человек в этом мировом целом - лишь «дуновение и тень"; или, еще менее, «сон тени» [стр.28] - Пиндар. И вся античная философия, от Анаксимандра, Гераклита и Эмпедокла до Платона, Марка Аврелия и Плотина, которая борется с учениями поэтов, в поэзии сходятся во мнении. И вся остальная человеческая мудрость с ней тоже совпадает – Библия, Махабхарата, вавилонский эпос и могильные надписи древнего Египта. «Суета сует, - сказал Екклесиаст, - суета сует - все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?... Участь сынов человеческих и участь животных - участь одна; как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом: потому что все - суета!... И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; а блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем. И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым - победа, не мудрым - хлеб, и не у разумных - богатство, и не искусным - благорасположение, но время и случай для всех их» (Еккл 1.1-2;3.19;4.2-3;9.11) [стр.28].

Допустим такой момент, что мудрость предков наших не верна. Допустим, что все наши желания и мечты буду исполнены, и мы заживем именно той жизнью, которой хотим, и обойдут нас беды стороной. Но даже сама сладкая жизнь само по себе не сделает нас счастливыми, и тут вопрос почему? Почему даже когда в нашей жизни одно лишь счастье, это на нас нагоняет тоску? Жизнь для самого процесса жизни нас не интересует, не ублажает, а только на время надевает на нас маску сна. Наш неизбежный конец – смерть делает равным самую лучшую и худшую жизнь, и дает понять, что в обоих случаях жизнь не имеет смысла.

Мы уже говорили о том, что жизнь каждого в отдельности человека бессмысленна, так вот то же самое можно, и сказать о жизни человечества в целом. Если мы ищем, смысл в самом понятии то человеческая история обманывает нас, как и наша собственная жизнь. Если смотреть на одну сторону медали, то жизнь это есть как не что иное, как череда бессмысленных случайностей, а с другой стороны это бесконечный урок, в котором человек учится улавливать безуспешность своих надежд на устранение своей коллективной жизни.

В каком-то уголке мира летит наш шарик под названием Земля: на его поверхности суетятся, что-то вечно делаю миллионы и миллиарды живых существ, которые бесконечное число раз умирают и рождаются по законам природы, стремятся к какой-то цели, вечно решают свои проблемы, устанавливают правила между собой. И эти существа хотят осмыслить свою жизнь, достигнуть разума и правды? Какая ничтожная ложь и жалкий обман!

Для того чтобы понять это, не нужно далеко ходить, мы не должны рассматривать жизнь как бессмысленный хаос с биологическими и химическими силами. Древние греки лучше нас знали, что мир это не есть мертвая биологическая машина, а что это живое существо с полных в нем живых сил. И все же мир не зрячее существо.

Как бы мы ни смотрели бы на жизнь, с какой стороны не приглядывались - поскольку мы пытаемся постигнуть ее существенно, то мы повсюду приходим к ее роковой бессмысленности. Мы уже рассматривали, при каких условиях смыла жизни, достигается существование Бога, как абсолютного Блага, вечной Жизни и вечного света Истины и божественность человека возможность для него приобщиться к этой истинной, божественной жизни. Но мир это не Бог и его жизнь это не божественная жизнь. И если мир и в правду такой, то можем, ли мы утверждать что Бог существует? Все человеческие размышления и мысли по этому поводу, всегда приводили в тупик. Как говорит один проницательный современный немецкий религиозный мыслитель Макс Шелер: «Если бы мы должны были от познания мира умозаключить о существовании Бога, то наличие в мире хотя бы одного червя, извивающегося от боли, было бы уже решающим противопоказанием» [стр.33]. Рассматривая мир во всем его масштабе, то не вольно мы наталкиваемся на мысль, а кто же его создал или о действии Бога в нем. Тут два исхода событий: либо Бога нет и мир сотворила бессмысленная слепая сила, или же Бог есть и он высшее существо включающее всеблагое и всеведущее, но тогда он не всемогущ и не Творец он. Но в этих двух случаях – если так такового Бога нет, и он не может нас спасти от мирового зла, то наша с вами жизнь одинакового бессмысленна.

Бессмысленность жизни это древний вопрос: как мы увидели, за нее ручалась древняя мудрость, которая гораздо мощнее и правильней нашей настоящей. И все же в древности люди верили в Бога и о возможности спасения человек, это наполняло их жизнь смыслом. Мы должны вдуматься в саму суть дела: есть ли какой-то итог от эмпирической природы мира и жизни достаточный и единственный критерий для решения вопроса о смысле жизни?

4. Самоочевидность истинного бытия

Если мы поставили этот вопрос, то сразу же должны ответить на него негативно. Все это, потому что человек не может быть удовлетворенным зная, что вся жизнь просто бессмысленна, это утверждение несет в себе уже внутреннее противоречие. А противоречие это складывается, потому что наш разум соглашается с этой бессмысленностью. Но раз мы все воспринимаем и понимаем, то тогда все на свете не так уж все и бессмысленно, но у нас хотя бы есть познание бессмысленности всего того что нас окружает. И раз мы все это понимаем, значит, мы не все такие глупцы, но при этом и не далеко видящие. Если бы мир был всеобщим хаосом и бессмыслицей, то не нашлось бы в нем существа, которое бы это понимало и возражало этому. Само по себе утверждение «истины не существует» абсурдно и противоречиво в один и тот же момент. Ибо как верующий в это считает свои воззрения правдой, но при этом сразу признается и отрицает наличие истины.

Конечно же, этому можно возразить, сказав, что это лишь жалкий софизм, составленный на игре слов. Когда мы говорим о том, что жизнь не имеет смысла, и как мы удостоверились раньше, мы разумеем в ней отсутствие абсолютного блага, всевышнего Бога и божественного человека, но это и есть само по себе осмысленное познание, которое ничуть не колеблет содержание утверждения.

Можно сказать, что мир устроен так, что в силу своей бессмысленности, он наделен знание о самом себе. Это знание не есть физическое столкновение реальностей, и не какой-либо их взаимодействие - это нечто другое, своеобразное, это не описуемое начало, за счет которого бытие начинает сознавать и познавать себя. И Паскаль разглядел этот чудесный факт, назвав человека «мыслящим тростником», он говорил: «Если вся вселенная обрушится на меня и задавит меня, то в это мгновенье моей гибели я буду все же возвышаться над ней, ибо она не будет знать, что она совершает, а я буду это знать» [стр.35].

В лице нашего знания мы имеем в самих себе, божественной силы. Для нас же в нем открывается бытие. Это внутреннее бытие опознал и описал впервые блаженный Августин. «В отношении этого бытия, - говорит он, - нас не смущает никакая возможность смешения истины с ложью. Ибо мы не прикасаемся к нему, как к тому, что лежит вне нас, каким-либо внешним чувством... Но вне всякого воображения какого-либо образа и представления, мне абсолютно очевидно, что я есмь... Ведь если я заблуждаюсь, то я есмь; ибо кто не существует, тот не может заблуждаться... Но если мое бытие следует из того, что я заблуждаюсь, как могу я заблуждаться в том, что я есмь, раз для меня достоверно мое бытие из самого факта, что я заблуждаюсь? Следовательно, так как я, в качестве заблуждающегося, был бы, даже если бы заблуждался, то, вне всякого сомнения, я не заблуждаюсь в том, что ведаю себя существующим» (De C.D. 11.26) [стр.36]. В акте нашего познание мы ничего не делаем и не из нас самих тоже: мы только знаем истину, независимо от того знаем мы ее или она не открывается нам в полной своей полноте. И поэтому наше бытие не есть первая значительная очевидность.

Так, простой факт нашего знания – то, что в нашей жизни только тьма и бессмысленность, удовлетворяет не только наше внутренне бытие, но и бытие божественного начала Истины. И как бы тягостна нам не была наши никчемная жизнь, мы начинаем наконец-то задумываться, что смысл-то мы искали не там, где нам казалось целесообразным его найти. А надо было искать его в самом себе, в тех глубинах нашего бытия которого мы еще не касались. И вот теперь перед нами открылась новая область исследований, так сказать целый мир истинного и духовного. Эмпирическую жизнь можно описать словами Платона: «только возникает и гибнет, а совсем не есть» [стр.37] - и об этом знали все народы.

Но не только факт осмысленного знания наводит нас на это. Мы знаем о факте бессмысленности жизни, которой томится в нас на протяжении всей жизни. Пускай даже его поиски его остаются безрезультатными, но мы не должны забывать про реальность нашего внутреннего существа. Если бы люди и на само деле были настолько глупыми и бестолковыми существами, думающие только о себе и о сохранение рода, то они подобно всем другим существам на нашей планете не задумывались о смысле происхождении здесь, о том, зачем вообще мы живем. Лежащее в основе этого влечения к абсолютному благу, жажде быть бессмертным и полностью удовлетворенным – это тоже есть факт реальности человеческого бытия. Когда мы ищем богатство, почет, уважение, когда мы ищем утешения и удовлетворения в любви, все мы это делаем, чтобы спасти себя, найти ту самую обстановку в которой нам всегда бы было комфортно находится. Но сами того не зная мы бессознательно стремимся к абсолютному благу и истиной жизни. Посему все так происходит? Откуда возник резонанс между душой человека и мира окружающую ее? Автор приводит строчки:

Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поет, что море
И ропщет мыслящий тростник? [ стр.38 ]

И все же когда мы реально взглянем, на нашу внутреннюю жизнь, почувствуем ее в полном масштабе, то к нам в голову приходит совсем другое: весь мир представляется нам как одно большое недоразумение, не мы должны прогнуться под мир, а он под нас. Нам смутно кажется, что мы принадлежим другому и совсем иному бытию, только из-за того что с точки зрения эмпирического мира человек не может спокойно устроиться на земле. И если то что мы ищем, ту самую искомую духовную родину, для возможности жить во истину по настоящему является Богом, то смысл этих слов глубок для нас: : «Ты создал нас для Себя, и неспокойно сердце наше, пока оно не найдет Тебя» (бл. Августин) [стр39].

Должны ли мы удовлетвориться «воображаемым» Богом, воображаемой «истинной жизнью»? С точки зрения психологии оно вполне естественно, оно имеет более глубокий и объективный смысл. Но в непосредственном значении, оно высказывается в отношении к духовной проблеме.

В Евангелии сказано: «ищите, и обрящете; толцыте, и отверзется вам» [стр.40]. Это усвоение правды дается той верой, которая кидает свой взор на духовное бытие. И кто обратил свой взор на духовное бытие, тот понимает, что в нем всякое искание уже есть некое обладание, и толчок в закрытую дверь является ступенькой для ее открытия.

В эмпирическом мире «воображаемое» и только «искомое» существенно отличается от «реального» и «наличного», под «реальностью» мы подразумеваем присутствие предмета, его наличие в близи от нас, его доступность наше. В этом смысле есть - как указывал Кант в критике т. наз. «онтологического» доказательства бытия Бога - колоссальное, совершенно непреодолимое практическое различие между «ста талерами в кармане» и «ста талерами воображаемыми» при полном сходстве представляемого предмета; первые нас насыщают, практически нам полезны, вторые - только манят обманчивую мечту и «на самом деле» - т.е. для нашего кармана, для насыщения голодного желудка - отсутствуют, не существуют [стр.40]. Здесь «существовать» значит быть где-то, когда-то, у кого-то, быть видимым, осязаемым. И предмет может мыслиться быть объектом мечты и воображения, не существуя здесь, теперь, не будучи налицо.

Если мне обратиться теперь к своему собственному поиску смысла жизни, то я ясно вижу, что оно - несмотря на его кажущуюся неосуществимость — само есть проявление во мне реальности того, что я ищу . Искание Бога есть уже действие Бога в человеческой душе. Он в нас действует, и именно Его действие обнаруживает в этом странном, столь нецелесообразном и непонятном с мирской точки зрения нашем беспокойствии, нашей неудовлетворенности, нашем искании того, что в мире не 6ывает. «Ты создал нас для Себя, и неспокойно сердце наше, пока не найдет Тебя» [стр. 41].

Добро, вечность, удовлетворенность - все то, что нам нужно, для того, чтобы наша жизнь обрела смысл. Мы похожи на тех близоруких и рассеянных людей, которые ищут потерянные очки и не могут их найти, потому что очки сидят на их носу и ищущие в своих поисках смотрят через них . «Не иди во вне, - говорил тот же бл. Августин, - иди вовнутрь самого себя; и когда ты внутри обретешь себя ограниченным, перешагни через самого себя!».

Теперь можно объединить два условия смысла жизни. Мы видели наше понимания бессмысленности жизни, и что в нем самом обнаруживается действие Истины. Дальше мы видели, что в искании обнаруживается присутствие и действие начал, противоположных этой бессмысленности. Эти моменты несвязны между собой, как это казалось с самого начала. В самом знании бессмысленности жизни содержится бессознательно момент искания смысла, момент неудовлетворенности - иначе мы не могли бы составить и теоретического рассуждения, дающего нам оценку жизни с точки зрения искомого ее идеала. И, с другой стороны, мы не могли бы ничего искать, если бы мы вообще не были сознательными существами, если бы мы не могли знать и нашей нужды, и того, что нам нужно для ее утоления. Мы хотим знать, чтобы жить; а жить значит, с другой стороны, жить не слепоте и тьме, а в свете знания. Истинная жизнь, есть единство жизни и истины. Абсолютное в нас мы сразу сознаем как вечное благо, как то высшее начало, как правду.

И именно это абсолютное, этот живой разум или разумная жизнь, она есть истинное бытие , непосредственно нам данное или, вернее, в нас открывающееся; она вернее всего остального на свете. Мы уже не одиноки в наших исканиях, и они не кажутся нам столь безнадежными, как прежде.

5. Оправдание веры

Нам, конечно же, этого мало. То, что нам нужно в обретении настоящего смысла жизни: это Бог, а точнее его бытие, как основа добра и зла, разума и вечности, и, конечно же, еще нам требуется заполнить свою короткую жизнь самим Богом. Но эти условия будто противоречат друг другу.

Бог есть единство всеблагости с всемогуществом. В Бога мы верим потому как, добро есть единственная реальность обладающая могуществом. Но бессильный Бог не есть Бог. Пускай в бытии есть настоящая Правда: но она там далеко затерялась, так ее пленили враждебные силы. И потому жизнь все-таки остается бессмысленной. А уж наша жизнь тем более. Каждый из нас пленен какими-то силами зла и слепоты, которые сбивают нашу жизнь с калии, мутят нас разными сомнениями. И лишь отдаленными мыслями мы понимаем, что, Правда, где-то присутствует, и она живет в нас, где в глубине души. А нам надо, чтобы она целиком заполнила нашу жизнь и растворила ее в себе.

Два эти условия оказываются неосуществленными. Мы как будто видим их неосуществимость. Если само бытие Правды мы могли признать, то ее всемогущество или ее всеединство, мы как будто явно не имеем права признать, ибо оно противоречит бесспорному факту бессмысленности жизни.

Логичные рассуждения не могут распутать это противоречие. И все же наше сердце его преодолевает, и мы ясно смотрим на самоочевидные условия смысла. И эта вера есть не просто слепая вера, не «credo quia absurdum» [стр.44]. Из-за слабости, мы в жизни постоянно теряем уже достигнутую самоочевидность и снова в мучительные сомнения.

Когда мы вдумываемся или вчувствываемся в то, что явно предстоит нам, как Правда, то мы убеждаемся, что Правда и подлинное Бытие - есть одно и то же . Она есть, как мы это трактуем жизнью, бытием ; она наша почва; она - противоположность небытия, смерти, исчезновения.

Мы можем с разных сторон подойти к этой таинственной истине по-разному можем утвердиться в ее сознании. Здесь мы отметим те стороны, которые поддаются здравому выражению.

Мы знаем, что в состав Правды входит момент, по которому она есть раскрытие бытия. Быть - это и значит сознавать или знать. Бессознательное бытие не есть бытие; быть значит быть для себя , быть себе раскрытым, быть самосознанием. Правда, мы видим вокруг себя множество вещей и существ, которые мы называем бессознательными, неодушевленными и даже мертвыми; и мы знаем, что наше тело обречено стать такою «мертвой» вещью, и с содроганием ужаса сознаем, что это действительно так. Все эти мертвые, неодушевленные существа и вещи существуют - они именно существуют для нас, потому что мы их знаем или сознаем, но они не существуют для себя. Но хотя это так, мы не понимаем, как это, собственно, возможно, и именно этот факт есть величайшая проблема философии. И, основываясь на нашем собственном опыте, на понятии о бытии, которое мы имеем в лице нашего собственного бытия, мы приходим к тому, что либо эти мертвые вещи совсем не существуют в себе , а существуют только для нас, либо же - существуя в себе и для себя , сознают себя. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ев. Иоанна 1.1-5) [стр.45].

Мы видели, далее, что Правда есть высшее благо, совершенство, - без чего невозможно было бы само его искание - необходимо есть . Но оно тоже не просто есть. Для теоретического знания это есть трудное и парадоксальное утверждение. Для теоретического знания реальность становится синонимом несовершенства, а совершенство синонимом нереальности. Под бытием мы будем разуметь существование, реальность мировой природы, но так оно и есть на самом деле.

Здесь мы должны вспомнить то, о чем мы говорили при рассмотрении условий возможности смысла жизни. Мы ищем такое благо, которое сполна удовлетворяло нас, и о котором уже никто не мог бы спросить: «для чего оно?» - и именно такое благо мы называем совершенством. Совершенство и жизнь одно и то же; а так как жизнь есть не что иное, как внутренняя сущность бытия то совершенство и бытие есть одно и то же .

Совершенство не может быть только идеалом. То, что мы все привыкли думать под совершенством и чего мы ищем, как единственного абсолютного блага, есть, напротив, само бытие . По-другому это больше никак не объяснишь и не докажешь и для сознания это всегда есть парадокс. Последнее, абсолютное бытие есть блаженство и совершенство; и наоборот: блаженство и совершенство есть последнее, бытие, основа всего сущего. Лучший образец этой тайны - любовь . Истинная любовь это не что иное, как радость жизни. И потому мы понимаем, что Бог - есть любовь. «Любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь» (Посл. Иоанна 4.7.8) [ стр.48 ] . «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (Поел. Иоанна 4.16) [стр.48].

В этом и вся религиозная вера. Это сознание равенства бытия с абсолютным совершенством, которое спасает нас от ужасов жизни. В человеке живут два чувства: первое - чувство ужаса и трепета перед бытием; второе - жажда совершенства, счастья, умиротворения. Душа наша раздирается противоположностью этих двух чувств.

Есть упоение в бою
и бездны мрачной на краю.
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья. [ стр.48 ] .

Но мы можем искупиться от этого мучительного противоборства. Мы обретаем его тогда, когда эти два чувства только по слабости и слепоте своей расходятся и противоборствуют между собой, а в последней своей основе суть одно и то же чувство, рассмотрение одного и того же абсолютного начала. Это есть благоговение . Благоговение есть единство страха и любовной радости. «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх; потому что в страхе есть мучение; боящийся же несовершенен в любви» (Поел. Иоанна 4.18) [стр.49].

В чувстве благоговения, с совершенной очевидностью раскрывающем нам последнюю тайну бытия, даны нам те два условия, которые нам нужны для осмысления нашей жизни. В нем, с одной стороны открывается бытие Бога именно как единства всемогущества и всеблагости . С другой стороны нам удостоверяется и наша причастность Богу. Его близость и доступность нам, возможность для нас обретения божественной жизни. Бог не только открывается нам, абсолютное начало; но вместе с тем Он открывается нам, как первая основа нашего собственного бытия.

Бог - основа человеческой жизни. Существование Бога, как вечной жизни совпадает с близостью, доступностью Его человеку, со способностью человека приобщиться к Божеству и заполнить Им свою жизнь. Оба условия смысла жизни даны нераздельно. «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет ее ради Меня, тот сбережет ее. Ибо что пользы человеку приобрести весь мир, а себя самого погубить» (Ев. Луки 9.24-25) [стр.50]. Заповедь: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный» [стр.50] - эта единственная всеобъемлющая заповедь нашей жизни, или, что то же, заповедь бесконечной, всеми силами души, любви к Богу есть вместе с тем путь к обретению вечного и нетленного сокровища, к обогащению нашей души. Не человек для субботы, а суббота для человека, и наш Путь есть не смерть, а Жизнь. Поистине прав Господь, сказавши: «Иго Мое благо, и бремя Мое легко» [стр.50].

Для осуществления смысла жизни нужно зло и несовершенство нашей природы, ибо без него невозможна была бы свобода подвига , а без свободы смысл жизни не был бы истинным смыслом. Они должны быть, чтобы быть уничтоженными. Но от нас это никак не может зависеть. В нашей власти только добровольное самоуничтожение ради торжества в нас нашего Бога. Таково последнее преодоление мировой бессмыслицы истинным смыслом жизни. Его символ - крест, принятие которого есть достижение истинной жизни.

6. Осмысление жизни

Искание смысла жизнь это есть как не что иное, как осмысление самой жизни, внесение и раскрытие в нее смысла.

В вере имеется две стороны, связанные между собою – сторона теоретическая и практическая; осмысление жизни с одной стороны и нахождение смысла жизни, с другой стороны. Теоретическая сторона заключается в усмотрение бытии и его осмысленного единства. Это когда надо посмотреть обстановку сверху, мы взбираемся на что-нибудь высокое и оцениваем ситуацию, вот так же и здесь, для того, чтобы понять жизнь, нужно выйти за пределы жизни, посмотреть на нее с некоторой высоты, с которой она видна целиком. И глубокий немецкий мыслитель Баадер был прав, когда говорил, что, если бы мы обладали духовной глубиной и религиозной проницательностью составителей Священной Истории, вся история человечества, история всех народов и времен была бы для нас непрерывающимся продолжением единой Священной Истории.

Мировая космическая жизнь, как бессмысленная игра – где проведена связь со своим средоточием, с религиозным смыслом бытия. Ибо в космической жизни, со сверх временным существом Бога, все - символ. Христианские мистики и теософы, как Яков Беме и Баадер, обладали чутьем, которое открывает глаза на мир невидимых сил. Как говорил старый Гете :

Isis zeigt sich ohne Schleier
Nur der Mensch - er hat den Star [ стр .57]

Рядом с этим теоретическим осмыслением жизни идет другая сторона практического осмысления жизни, действенное уничтожение ее бессмыслия.

Осмыслить мир и жизнь можно лишь через отрешение от мира в смысле иметь самостоятельное и абсолютное значение - это есть просто истина, без знания которой человек просто безграмотен. И если эта простая и элементарная истина противоречит современному сознанию или нашим предубеждениям, основанным на страстях, хотя бы самых благородных, то - тем хуже для них!

Духовная ориентировка на основе бытия и значимости нас в ней не обессмысливает жизнь для нас, а наоборот открывает кругозор для осмыслений.

Здесь нам остается отметить еще одну сторону. Мы уже говорили о том, что «Бог есть любовь». Осмысление жизни, раскрытие своей утвержденности в Боге и связанности с Ним есть сама по себе раскрытие человеческой души , преодоление замкнутости в эмпирической жизни. Заповедь: «Люби ближнего, как самого себя» Любовь есть основа всей человеческой жизни. Человеческая личность как бы снаружи замкнута и отделена от других существ. Поэтому, чем глубже человек уходит во внутрь, тем более он расширяется и обретает естественную и необходимую связь со всеми остальными людьми.

Из духовного бытия, вытекает, что и подлинное, творческое и плодотворное дело совершается тоже только в глубине и что именно это глубокое есть общая работа, совершаемая каждым не для себя одного, а для всех.

Смысл жизни осуществляется, когда в нас и вокруг нас есть вечное начало, он требует погружения жизни в это вечное начало. Лишь поскольку наша жизнь и наш труд соприкасаются с вечным, живут в нем, проникаются им, мы можем рассчитывать вообще на достижение смысла жизни. Все величайшие политические, социальные и даже культурные перемены, в качестве только событий исторической жизни, в составе одного лишь временного мира, подземной работы, которая нам нужна; не приближают нас к смыслу жизни - все равно, как все наши дела, даже важнейшие и нужнейшие, совершаемые нами внутри. Чтобы изменить нашу жизнь и исправить ее, мы должны усовершенствовать ее сразу, как целое . Работа же над жизнью, как целым, есть работа именно духовная. Единственное дело, потому имеющее для человека абсолютный смысл, есть, участие в Богочеловеческой жизни. И мы понимаем слова Спасителя, на вопрос: «Что нам делать?», отвечавшего: «Вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого Он послал» (Ев. Иоанна 6.29) [стр.63].

7. О духовном и мирском делании

Но как быть со всеми делами, со всеми человеческими заботами, которые делают нашу жизнь не скучной? Из-за того что мы пытаемся познать, осмыслить жизнь должны ли мы лишаться всего земного и его содержания? Различные ценности, семья, какие-то блага, которым посвящаем всю свою жизнь – разве они до сих пор бессмыслины и мы должны отказать от них, ибо в погоне за этими иллюзиями мы губим свою жизнь? Не дорогая ли цена за обретение смысла жизни?

На это следует такой ответ. Кто не может понять того, что смысл жизни это есть то благо, которое стоит выше всяких человеческих благ, тем более что это благо самое подлинное, единственное и за него не может быть дорогой цены, у того просто не было потребности в этом и ему не понять эти слова. Ибо что пользы человеку приобрести весь мир, а себя самого погубить» (Ев. Луки 9.24-25) [стр. 64]; кто сам не сознает, что Царство Небесное подобно «сокровищу, скрытому на поле, которое, найдя, человек утаил, и от радости о нем идет и продает все, что имеет, и покупает поле то», или же оно подобно «купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную жемчужину, пошел и продал все, что имел, и купил ее» (Ев. Матф 13.44-46) [стр. 64] – тот просто не дорос до искания смысла жизни.

Для того чтобы искать это абсолютное благо, прежде всего надо уяснить для себя бессмысленность всего в этом мире, но при этом не связывать это с благом. Жизнь познается только когда мы вышли за ее рамки, пока мы внутри ее, мы ничего не сможем решить, осмыслить мы будем крутиться в этом бесконечном колесе событий. А если перешагнуть за рамки этого колеса, то тогда мы познаем основу, на которой он стоит.

И все-таки мы не можем остановиться на достигнутом одном ответе. Так как если мы нашли уже смысл жизнь один раз, то он осмысливает всю нашу жизнь. По-другому можно выразиться так: абсолютное надо искать вместе с ее полной противоположностью. Во тьме нельзя отыскать свет, так как это две противоположности, но свет освещает темноту. Жизнь если смотреть на него как на наслаждение: богатство, власть – есть бессмыслица; а вот служение, которое называется Богочеловеческим дело, полностью осмысленна. И каждое иллюзионное человеческое благо к примеру любовь, богатство, влияние, использованное как служение, есть подлинный смысл.

Но остается одно не понимание. Написано: «Царство Мое не от мира сего», «Не любите мира и того, что в мире» [стр. 66], как можно оправдать служение миру и мирскую жизнь через связь ее с Богом?

Так устроено природой, что человек принадлежит двум мирам – к Богу и к миру, а точка пересечения этих миров находится в человеческом сердце. У человека не может быть двух владык, и потому он служит Богу, но в тоже время Бог и есть Творец мира, а значит, через Бога мир оправдан. Кто может отречься от мира, забыть про земные искушения, веселья, наслаждения, тот может пойти по трудному и долгому пути к Богу, это самый короткий, но тягостный путь, при котором можно добиться оправдания своего смысла жизни.

Короче говоря, имеется два пути отречения от мира: ложное и истинное. Истинное – полное отречение от земных благ и страстей. Ложное – это когда человек пользуется благами жизни, но не хочет быть затронутым его грешными последствиями.

Что же можно вообще сделать в мире и мирскими силами? Что значит осуществление добра и истиной жизни, с точки зрения осмысления жизни?

Как уже сказано в отвлеченном смысле у человека есть только одно настоящее дело – духовное дело, которое дает зачатки первоосновного добра. Никакая полезная деятельность не может положить началу добру и никакое противостояние или борьба не может уничтожить зло. Вообще добро люди сами не творят, они могут лишь настроить себя на нужный лад, чтобы при их развитии добро в них развивалось, а само добро творит Бог, ведь он и есть добро. Есть единственный способ искоренить зло, это вытеснить его настоящим добром: и если зло есть темнота, оно развевается при свете, а если зло пустота, то оно просто заполняется. В этом сущностном смысле добро и зло живет в душе человека, в его глубинных уголках и именно там они сражаются, и именно там, у добра есть возможность истребить зло.

Так как человек есть существо космическое, он имеет два конца своей воли: первый – внутренний, упирающийся в абстрактные глубины, где происходит настоящее, подлинное дел; второй - наружный, который проявляется в отношении к людям, в образе жизни, ко всему, что связанно с внешними факторами. Так вот смешивая эти два конца, с одной стороны получается не понимание и ограждение добра и понимание, обуздание зла, а с другой осуществлением добра и искоренение зла.

Итак, вернемся к нашему главному вопросу о смысле жизни и вспомним, какие образы сложились у нас. Когда человек использует или применят свою жизнь как средство, для достижения чего-либо, когда он служит для абсолютной цели той, которая для него самого не имеет смысла, тогда человек становится рабом и теряет смысл своей жизни. И лишь когда человек служи, чему-то для его собственной жизни тогда он обретает смысл жизни. «Познаете Истину, и Истина освободит вас» [стр. 72] – имеется в виду от рабства.

Есть один пример, как можно понять связал ли человек свою мирскую жизнь с духовным делом. Это можно понять, когда дела направлены на ближайшее неотложное будущее. Когда человек с головой уходит в работу, она забывает об отдаленном будущем, а значит и идолопоклонствует - приклоняется лжи – богам. Тот, кто твердит о своем предназначении, думая об этом не переставая, думая о будущем, забывая о сегодняшнем дне, тоже идолопоклонствует. И наоборот, когда деятельность у человека конкретная, она начинает считаться интересами людей, и зафиксирована на сегодняшнем дне, если кратко то, она проникнута чувством любви и за счет этого человек подбирается к духовной задаче своей жизни.

И наконец, можно подвести итог, чтобы было духовное равновесие надо, чтобы мирское внешнее устройство знало свое место и стояло в нашей с вами духовной жизни. Силы нашего духа должны быть свободными и изливаться во вне, если дел никаких не совершается, вера умрет, но при этом силы духа не должны служить бессмысленным мирским силам и тьма, которая таится в них не должна закрывать вечный Свет. Ибо этот Свет - Богочеловек Христос, и он есть смысл нашей жизни.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. С.Л. Франк «Смысл жизни» - Библиотека "ВЕХИ"., 2000.

<…> Постараемся прежде всего вдуматься, что это означает – “найти смысл жизни”, точнее, чего мы собственно ищем, какой смысл мы вкладываем в само понятие “смысла жизни” и при каких условиях мы почитали бы его осуществленным?

Под “смыслом” мы подразумеваем примерно то же, что “разумность”. “Разумным” же в относительном смысле мы называем все целесообразное, все правильно ведущее к цели или помогающее ее осуществить. Разумно то поведение, которое согласовано с поставленной целью и ведет к ее осуществлению, разумно или осмысленно пользование средством, которое помогает нам достигнуть цели. Но все это только относительно разумно – именно при условии, что сама цель бесспорно разумна или осмысленна. Мы можем назвать в относительном смысле “разумным”, например, поведение человека, который умеет приспособиться к жизни, зарабатывать деньги; богатство, высокое общественное положение мы признаем бесспорными и в этом смысле “разумными” благами. Если же мы, разочаровавшись в жизни, усмотрев ее “бессмысленность”, хотя бы ввиду краткости, шаткости всех этих ее благ или в виду того, что они не дают нашей душе истинного удовлетворения, признали спорной саму цель этих стремлений, то же поведение, будучи относительно, т.е. в отношении к своей цели, разумным и осмысленным, абсолютно представится нам неразумным и бессмысленным. Так ведь это и есть в отношении преобладающего содержания обычной человеческой жизни. Мы видим, что большинство людей посвящает большую часть своих сил и времени ряду вполне целесообразных действий, что они постоянно озабочены достижением каких-то целей и правильно действуют для их достижения, т.е. по большей части поступают вполне “разумно”; и вместе с тем, так как либо сами цели эти “бессмысленны”, либо по крайней мере остается нерешенным и спорным вопрос об их “осмысленности”, – вся человеческая жизнь принимает характер бессмысленного кружения, наподобие кружения белки в колесе, набора бессмысленных действий, которые неожиданно, вне всякого отношения к этим целям, ставимым человеком, и потому тоже совершенно бессмысленно, обрываются смертью.

Следовательно, условием подлинной, а не только относительной разумности жизни является не только, чтобы она разумно осуществляла какие-либо цели, но чтобы и самые цели эти, в свою очередь, были разумны.

Но что значит “разумная цель?” Средство разумно, когда оно ведет к цели. Но цель – если она есть подлинная, последняя цель, а не только средство для чего-либо иного –уже ни к чему не ведет, и потому не может расцениваться с точки зрения своей целесообразности. Она должна быть разумна в себе, как таковая. Но что это значит и как это возможно? На эту трудность – превращая ее в абсолютную неразрешимость – опирается тот софизм, с помощью которого часто доказывают, что жизнь необходимо-бессмысленна, или что незаконен самый вопрос о смысле жизни. Говорят: всякое действие осмысленно, когда служит цели; но цель или – что как будто то же самое – жизнь в ее целом не имеет уже вне себя никакой цели: “Жизнь для жизни мне дана”. Поэтому либо надо раз навсегда примириться с роковой, из логики вещей вытекающей “бессмысленностью” жизни, либо же – что правильнее – надо признать, что сама постановка о смысле жизни незаконна, что этот вопрос принадлежит к числу тех, которые не находят себе разрешения просто в силу своей собственной внутренней нелепости. Вопрос о “смысле” чего-либо имеет всегда относительное значение, он предполагает “смысл” для чего-нибудь, целесообразность при достижении определенной цели. Жизнь же в целом никакой цели не имеет, и потому о “смысле” ее нельзя ставить вопроса.

Как ни убедительно, на первый взгляд, это рассуждение, против него прежде всего инстинктивно протестует наше сердце; мы чувствуем, что вопрос о смысле жизни сам по себе совсем не бессмысленный вопрос, и, как бы тягостна ни была для нас его неразрешимость или неразрешенность, рассуждение о незаконности самого вопроса нас не успокаивает. Мы можем на время отмахнуться от этого вопроса, отогнать его от себя, но в следующее же мгновение не “мы” и не наш “ум” его ставит, а он сам неотвязно стоит перед нами, и душа наша, часто со смертельной мукой, вопрошает: “Для чего жить?”

Очевидно, что наша жизнь, простой стихийный процесс изживания ее, пребывания на свете и сознания этого факта, вовсе не есть для нас “самоцель”. Она не может быть самоцелью, во-первых, потому, что, в общем, страдания и тягости преобладают в ней над радостями и наслаждениями, и, несмотря на всю силу животного инстинкта самосохранения, мы часто недоумеваем, для чего же мы должны тянуть эту тяжелую лямку. Но и независимо от этого она не может быть самоцелью и потому, что жизнь по самому своему существу есть не неподвижное пребывание в себе, самодовлеющий покой, а делание чего-то или стремление к чему-то; миг, в котором мы свободны от всякого дела или стремления, мы испытываем как мучительно-тоскливое состояние пустоты и неудовлетворенности. Мы не можем жить для жизни; мы всегда – хотим ли мы того или нет – живем для чего-то. Но только в большинстве случаев это “что-то”, будучи целью, к которой мы стремимся, по своему содержанию есть, в свою очередь, средство, и притом средство для сохранения жизни. Отсюда получается тот мучительный заколдованный круг, который острее всего дает нам чувствовать бессмысленность жизни и порождает тоску по ее осмыслению: мы живем, чтобы трудиться над чем-то, стремиться к чему-то, а трудимся, заботимся и стремимся – для того, чтобы жить. И, измученные этим кружением в беличьем колесе, мы ищем “смысла жизни” – мы ищем стремления и дела, которое не было бы направлено на простое сохранение жизни, и жизни, которая не тратилась бы на тяжкий труд ее же сохранения.

Мы возвращаемся, таким образом, назад к поставленному вопросу. Жизнь наша осмысленна, когда она служит какой-то разумной цели, содержанием которой никак не может быть просто сама эта эмпирическая жизнь. Но в чем же ее содержание и прежде всего при каких условиях мы можем признать конечную цель разумной?

Если разумность ее состоит не в том, что она есть средство для чего-либо иного – иначе она не была бы подлинной, конечной целью, – то она может заключаться лишь в том, что эта цель есть такая бесспорная, самодовлеющая ценность, о которой уже бессмысленно ставить вопрос: “Для чего?” Чтобы быть осмысленной, наша жизнь – вопреки уверениям поклонников “жизни для жизни” и в согласии с явным требованием нашей души – должна быть служением высшему и абсолютному благу.

Но этого мало. Мы видим, что в сфере относительной “разумности” возможны и часто встречаются случаи, когда что-либо осмысленно с точки зрения третьего лица, но не для самого себя (как… пример рабского труда осмыслен для рабовладельца, но не для самого раба). То же мыслимо в сфере абсолютной разумности. Если бы наша жизнь была отдана служению хотя бы высшему и абсолютному благу, которое, однако, не было бы благом для нас или в котором мы сами не участвовали бы, то для нас она все же оставалась бы бессмысленной. <…> Жизнь осмыслена, когда она, будучи служением абсолютному и высшему благу, есть вместе с тем не потеря, а утверждение и обогащение самой себя, когда она есть служение абсолютному благу, которое есть благо и для меня самого. Или, иначе говоря: абсолютным в смысле совершенной бесспорности мы можем признать только такое благо, которое есть одновременно и самодовлеющее, превышающее все мои личные интересы благо, и благо для меня. Оно должно быть одновременно благом и в объективном, и в субъективном смысле и высшей ценностью, к которой мы стремимся ради нее самой, и ценностью, пополняющей, обогащающей меня самого. <…>

Конкретный пример – и более чем пример – такого блага мы имеем в лице любви. Когда мы любим подлинной любовью, чего мы в ней ищем и что нас в ней удовлетворяет? Хотим ли мы только вкусить личных радостей от нее, использовать любимое существо и наше отношение к нему как средство для наших субъективных наслаждений? Это было бы развратом, а не подлинной любовью, и такое отношение прежде всего было бы само покарано душевной пустотой, холодом и тоской неудовлетворенности. Хотим ли мы отдать свою жизнь на служение любимому существу? Конечно, хотим, но не так, чтобы это служение опустошало или изнуряло нашу собственную жизнь; мы хотим служения, мы готовы на самопожертвование, даже на гибель ради любимого существа, но именно потому, что это служение, это самопожертвование и гибель не только радостны нам, но даруют нашей жизни полноту и покой удовлетворенности. Любовь не есть холодная и пустая, эгоистическая жажда наслаждения, но любовь и не есть рабское служение, уничтожение себя для другого. Любовь есть такое преодоление нашей корыстной личной жизни, которое именно и дарует нам блаженную полноту подлинной жизни, и тем осмысляет нашу жизнь. <…>

И, однако, любовь к земному человеческому существу сама по себе не дает подлинного, последнего смысла жизни. Если и любящий, и любимое существо охвачены потоком времени, ввергнуты в бессмысленный круговорот жизни, ограничены во времени, то в такой любви можно временно забыться, можно иметь отблеск и иллюзорное предвкушение подлинной жизни и ее осмысленности, но нельзя достигнуть последнего, осмысляющего жизнь удовлетворения. Ясно, что высшее, абсолютное благо, наполняющее нашу жизнь, само должно быть вечным. Ибо как только мы помыслим в качестве него какое-либо временное состояние, будь то человеческой или мировой жизни, так возникает вопрос о его собственном смысле. Все временное, все имеющее начало и конец не может быть самоцелью, немыслимо как нечто самодовлеющее: либо оно нужно для чего-то иного – имеет смысл как средство, либо же оно бессмысленно. Ведь поток времени, эта пестрая, головокружительная кинематографическая смена одних картин жизни другими, это выплывание неведомо откуда и исчезновение неведомо куда, эта охваченность беспокойством и неустойчивостью непрерывного движения и делает все на свете “суетным”, бессмысленным. Само время есть как бы выражение мировой бессмысленности. Искомая нами объективно полная и обоснованная жизнь не может быть этим беспокойством, этим суетливым переходом от одного к другому, той внутренней неудовлетворенностью, которая есть как бы существо мирового течения во времени. Она должна быть вечной жизнью. <…> Но даже и этого мало. Поскольку моя жизнь все-таки имеет начало и конец и в этом кратковременном длении себя исчерпывает, это вечное благо все же остается для нее недостижимым – ибо оно недостижимо именно в своей вечности. Я могу, правда, своей мыслью уловить его – но мало ли что чуждое и постороннее мне я улавливаю своей мыслью. И если бы мысленное обладание было равносильно подлинному обладанию, то все люди были бы богатыми и счастливыми. Нет, я должен подлинно обладать им и притом именно в вечности, иначе моя жизнь по-прежнему лишена смысла, и я не соучастник осмысляющего высшего блага и разве только мимолетно прикасаюсь к нему. <…> Бесконечно превышая мою ограниченную эмпирическую личность и краткое, временное течение ее жизни, будучи вечным, всеобъемлющим и всеозаряющим началом, оно должно вместе с тем принадлежать мне; и я должен обладать им, а не только к нему стремиться или прикасаться. Следовательно, в ином смысле оно должно быть, как уже сказано, тождественным с моей жизнью – не с эмпирической, временной и ограниченной ее природой, а с ее последней глубиной и сущностью. Живое благо, или благо как жизнь, должно быть вечной жизнью, и эта вечная жизнь должна быть моей личной жизнью. Моя жизнь может быть осмыслена, только если она обладает вечностью.

Вдумываясь еще глубже, мы подмечаем необходимость еще одного, дополнительного условия осмысленности жизни. Не только фактически я должен служить высшему благу и, пребывая в нем и пропитывая им свою жизнь, тем обретать истинную жизнь; но я должен также непрерывно разумно сознавать все это соотношение; ибо если я бессознательно участвую в этом служении, оно только бессознательно для меня обогащает меня, то я по-прежнему сознаю свою жизнь пребывающей во тьме бессмыслицы, не имею сознания осмысленной жизни, вне которого нет и самой осмысленности жизни. И притом это сознание должно быть не случайным, оно не должно как бы извне подходить к своему содержанию “осмысленности жизни” и быть посторонним ему началом. Наше сознание, наш “ум” – то начало в нас, в силу которого мы что-либо “знаем”, само как бы требует метафизического основания, утвержденности в последней глубине бытия. Мы лишь тогда подлинно обладаем “осмысленной жизнью”, когда не мы, как-то со стороны, по собственной нашей человеческой инициативе и нашими собственными усилиями, “сознаем” ее, а когда она сама сознает себя в нас. Покой и самоутвержденность последнего достижения возможны лишь в полном и совершенном единстве нашем с абсолютным благом и совершенной жизнью, а это единство есть лишь там, где мы не только согреты и обогащены, но и озарены совершенством. Это благо, следовательно, не только должно объективно быть истинным и не только восприниматься мною как истинное (ибо в последнем случае не исключена возможность и сомнения в нем, и забвения его), но оно само должно быть самой Истиной, самим озаряющим меня светом знания. <…>

И теперь мы можем подвести краткий итог нашим размышлениям. Для того чтобы жизнь имела смысл, необходимы два условия: существование Бога и наша собственная причастность Ему, достижимость для нас жизни в Боге или божественной жизни. Необходимо прежде всего, чтобы, несмотря на всю бессмысленность мировой жизни, существовало общее условие ее осмысленности, чтобы последней, высшей и абсолютной основой ее был не слепой случай, не мутный, все на миг выбрасывающий наружу и все опять поглощающий хаотический поток времени, не тьма неведения, а Бог как вечная твердыня, вечная жизнь, абсолютное благо и всеобъемлющий свет разума. И необходимо, во-вторых, чтобы мы сами, несмотря на все наше бессилие, на слепоту и губительность наших страстей, на случайность и краткосрочность нашей жизни, были не только “творениями” Бога, не только глиняной посудой, которую лепит по своему произволу горшечник, и даже не только “рабами” Бога, исполняющими Его волю подневольно и только для Него, но и свободными участниками и причастниками самой божественной жизни, так чтобы, служа Ему, мы в этом служении не угашали и не изнуряли своей собственной жизни, а, напротив, ее утверждали, обогащали и просветляли. <…>

Куда бы мы ни кинули наш взор, с какой бы стороны не посмотрели на жизнь – поскольку мы стараемся честно постигнуть эмпирическое, объективно-данное нам существо жизни – всюду и через все мы убеждаемся в ее роковой бессмысленности. Мы видели условия достижимости смысла жизни: существование Бога как абсолютного Блага, вечной Жизни и вечного света Истины и божественность человека, возможность для него приобщиться к этой истинной, божественной жизни, на ней утвердить, ею всецело заполнить свою собственную жизнь. Но мир не есть Бог, и его жизнь – не божественная жизнь… И если таков мир – вправе ли мы от него по крайней мере умозаключать о существовании Бога? Все попытки человеческой мысли таким путем дойти до признания Бога оказывались и оказываются тщетными. Как бы мы ни восхищались стройностью и грандиозностью мироздания, красотой и сложностью живых существ в нем, как бы мы ни трепетали перед безмерностью его глубины – и созерцая звездное небо, и сознавая свою собственную душу, – но одна наличность страданий, зла, слепоты и тленности в нем противоречит его божественности и не позволяет нам в нем, как он есть и непосредственно нам дан, усмотреть решающее свидетельство наличия всеведущего, всеблагого и всемогущего Творца. Как говорит один проницательный… немецкий религиозный мыслитель (Макс Шелер): “Если бы мы должны были от познания мира умозаключить к существованию Бога, то наличие в мире хотя бы одного червя, извивающегося от боли, было бы уже решающим противопоказанием”. Рассматривая мир, как он есть, мы неизбежно приходим в вопросе об его первопричине или о действии Бога в нем к дилемме. Одно из двух: или Бога совсем нет, и мир есть творение бессмысленной слепой силы, или же Бог, как всеблагое и всеведущее существо, есть, но тогда он невсемогущ и не есть Творец и единодержавный Промыслитель мира. <…> Но и в том и другом случае – и если Бога нет, и если Он не в силах нам помочь и нас спасти от мирового зла и бессмыслия – наша жизнь одинаково бессмыленна. Но как мы видели, даже и существования Бога мало для обретения смысла нашей жизни: для этого нужна возможность нашего, человеческого соучастия в свете и жизни Божества, нужна вечность, совершенная просветленность и покой удовлетворенности нашей собственной, человеческой жизни. <…>

Дело в том, что мы просто не можем удовлетвориться утверждением всеобщей бессмысленности жизни, не можем – независимо от всего прочего – уже потому, что оно заключает в себе внутреннее логическое противоречие. А именно: оно противоречит тому простому, очевидному и именно по своей очевидности обычно не замечаемому факту, что мы понимаем и разумно утверждаем эту бессмысленность. Раз мы понимаем и pазумно утверждаем ее, значит, не все на свете и не всецело бессмысленно; есть по крайней мере осмысленное познание – хотя бы познание одной лишь бессмысленности мирового бытия. Раз мы ясно видим нашу слепоту, значит, мы все же не совсем слепы, но в то же время и не совсем зрячи. Существо, абсолютно и всецело лишенное смысла, не могло бы сознавать свою бессмысленность. Если бы мир и жизнь были сплошным хаосом слепых, бессмысленных сил, то в них не нашлось бы существа, которое это сознавало и высказывало бы. Как утверждение “истины не существует” бессмысленно, ибо противоречиво, так как утверждающий его считает свое утверждение истиной и тем cамым сразу и признает, и отрицает наличие истины, так и утверждение совершенной и всеобщей бессмысленной жизни само бессмысленно, ибо, будучи само актом разумного познания, оно в своем собственном лице являет факт, опровергающий его содержание.

Нам, конечно, ответят: это традиционное возражение есть пустой и жалкий софизм, основанный на игре слов. Утверждая бессмысленность жизни, мы, как это вы сами выяснили выше, разумеем отсутствие в ней абсолютного блага и возможность заполнения им нашей жизни, мы отрицаем существование Бога и божественность человека. Что это “отсутствие” может быть усмотрено и понято нами, – это ничего не меняет в его содержании; что утверждение бессмысленности жизни само есть разумное и в этом смысле “осмысленное” познание, ничуть не колеблет содержание утверждения, ибо “смысл” значит здесь просто теоретическую обоснованность или очевидность, а совсем не тот практический, жизненный смысл, которого мы ищем. Напротив, наличность сознания бессмысленности жизни усугубляет, а не умаляет ее; само это сознание по своему бессилию и по своей бесцельности есть свидетельство сугубой бессмысленности жизни; для чего нужно было в этом слепом хаосе присутствие человеческой мысли, если она ничему не может помочь, не может спасти нас от бессмысленности жизни и лишь обрекает нас на бессильные страдания от нее? Не есть ли это, напротив, особое и особенное бессмысленное издевательство мировой судьбы над человеком – даровать ему духовный взор, чтобы он видел свое бессилие перед слепыми силами и безысходно мучился им? <…>

Итак, мир так устроен, что, будучи слепым и бессмысленным в своем течении, в своих действенных силах, он, в лице человеческого разума, вместе с тем пронизан лучем света, озарен знанием самого себя. Этот свет знания – как бы недостаточен он ни был для того, чтобы преобразить мир и разогнать его тьму, ибо он может лишь видеть саму эту тьму, а не победить ее, – есть все же нечто абсолютно инородное этой тьме и вообще всем силам и реальностям эмпирического мира. Знание не есть ни физическое столкновение реальностей, ни какое-либо их взаимодействие, это есть совершенно своеобразное, в терминах эмпирической реальности неописуемое начало, в силу которого бытие раскрывается или озаряется, сознает и познает себя. Это есть все же, несмотря на все зло реального бессилия, в своей самобытности и несравнимости великий и чудесный факт. Вглядываясь в него, Паскаль назвал человека “мыслящим тростником” и говорил: “Если вся вселенная обрушится на меня и задавит меня, то в это мгновенье моей гибели я буду все же возвышаться над ней, ибо она не будет знать, что она совершает, а я буду это знать”. <…> Скажут: слабое утешение – в момент своей гибели сознавать ее. Да, слабое – и все же утешение или возможное начало утешения. Ибо по крайней мере в лице нашего знания, мы уже явно не принадлежим к этому миру и не подчинены его бессмысленным силам; мы имеем соприкосновение с чем-то иным, маленькую точку опоры, которая все же есть некоторая подлинная, неподвижная и неколебимая опора. В лице нашего знания, которое явно сверхпространственно и сверхвременно (ибо способно обозревать и познавать и бесконечное пространство, и бесконечное время), мы имеем наличие в нас начала иного, вечного бытия, действие в нас (хотя и замутненное нашей чувственной orpаниченностью и слабостью) некой сверхмирной, божественной силы. В нем открывается для нас совершенно особое, сверхэмпирическое и в то же время абсолютно очевидное бытие – ближайшим образом, внутреннее бытие нас самих. <…> И вместе с этим столь своеобразным и сверхэмпирическим внутренним бытием нас самих нам непосредственно открывается и нечто еще гораздо более значительное – самоочевидное и в себе утвержденное бытие самой Истины, хотя здесь лишь в односторонней форме света теоретического знания. Ведь в акте нашего познания не мы сами что-то делаем и не из нас самих, как ограниченных и отдельных существ оно рождается: мы только узнаем истину, нас озаряет свет знания, очевидность того, что истинно есть – независимо от того, познаем ли мы его или нет, раскрывается ли оно нашему сознанию или нет. <…>

Так, простой и неприметный факт нашего знания – xoтя бы лишь знания о бессмысленности и тьме нашей жизни – удостоверяет нас не только в нашем собственном, внутреннем сверхэмпирическом бытии, но и в бытии божественного, вечного и всеобъемлющего, сверхмирного начала Истины хотя бы лишь как света чистого знания. Отдавая себе отчет в факте знания и в его природе, мы впервые oткрываем, наряду с эмпирическим предметным миром, наличие иного, абсолютного бытия – хотя лишь в первых его, неясных и самых общих очертаниях – и нашу непосредственную, исконную принадлежность к нему. А этим открываются новые перспективы в вопросе о смысле жизни. Как бы тягостна нам ни была бессмысленность всей эмпирической жизни, как бы ни затрудняла она нас в поисках смысла жизни, мы впервые теперь начинаем понимать, что мы искали этот смысл не там, где есть вообще надежда его найти, и что этой темной и хаотической областью совсем не исчерпывается бытие: мы оставили еще необследованным тот первичный, более глубокий его слой, который дан нам в лице нашего собственного, непосредственно в нас обнаруживающегося внутреннего бытия и в лице тех последних, абсолютных глубин, к которым мы прикасаемся изнутри. <…>

Не один только факт осмысленного знания наводит нас на него. Ведь мы не только бесстрастно-объективно знаем факт бессмысленности жизни – мы томимся этим знанием, не удовлетворены им и ищем смысла жизни. Пусть эти поиски остаются тщетными; но в лице их самих мы имеем тоже многозначительный факт, принадлежащий также к реальности нашего внутреннего существа. Оглянемся на самих себя и спросим: откуда это наше томление, откуда наша неудовлетворенность и влечение к чему-то принципиально иному, к чему-то, что, как мы видели, так резко и решительно противоречит всем эмпирическим данностям жизни? Если мы раньше указали на то, что существо, всецело погруженное в мировую бессмысленность и охваченное ею, не могло бы ее знать, то мы вправе теперь прибавить: оно не могло бы и страдать от нее, возмущаться и искать смысла жизни. Если бы люди действительно были только слепыми животными, существами, которые движимы только стихийными страстями самосохранения и сохранения рода, они, подобно всем другим животным, не томились бы бессмысленностью жизни и не искали бы смысла жизни. Лежащее в основе этого томления и искания влечение к абсолютному благу, вечной жизни и полноте удовлетворенности, жажда найти Бога, приобщиться к Нему и в Нем найти покой есть тоже великий факт реальности человеческого бытия; и при более внимательном и чутком рассмотрении человеческой жизни легко обнаруживается, что вся она, при всей слепоте, порочности и тьме ее эмпирических сил, есть смутное и искаженное обнаружение этого основного факта. Когда мы ищем богатства, наслаждений, почета, когда мы трусливо в отношении себя самих и холодно-жестоко в отношении наших близких боремся за наше собственное существование, тем более когда мы ищем забвения и утешения в любви или практической деятельности – мы всюду в сущности стремимся к одному: “спасти” самих себя, найти подлинную почву для нашего бытия, подлинно насыщающее питание для нашего духа; слепо и извращенно, но мы всегда стремимся к абсолютному благу и истинной жизни. <…>

Пусть остается неизвестным и под сомнением, откуда взялась в нас эта тоска по истинной жизни и абсолютному благу и о чем она сама свидетельствует. Но всмотримся в само содержание того, к чему мы стремимся, и поставим о нем вопрос: откуда оно и что оно означает? Тогда мы сразу, при внимательном отношении делу, постигнем, что здесь кончаются все возможности натуралистического объяснения. Ведь именно потому, что, как уж признано, в эмпирическом мире нет ничего, что соответствовало бы предмету наших стремлений, становится необъяснимым, как он мог овладеть нашим сознанием и что он вообще означает. Мы ищем абсолютного блага; но в мире все блага относительны, все суть лишь средства к чему-то иному, в конце концов средства к сохранению нашей жизни, которая сама совсем не есть бесспорное и абсолютное благо; откуда же в нас это понятие абсолютного блага? Мы ищем вечной жизни, ибо все временное бессмысленно; но в мире все, в том числе мы сами, временно; oткуда же в нас само понятие вечного? Мы ищем покоя и самоутвержденности жизненной полноты – но в мире и в нашей жизни мы ведаем только волнение, переход от одного к другому, частичное удовлетворение, сопутствуемое нуждой или же скукой пресыщения. Откуда же родилось в нас это понятие блаженного покоя удовлетворенности?

Скажут: мало ли откуда берутся в больном человеческом мозгу безумные мечты! Но те, кто так легко отвечают на этот вопрос, не отдают себе отчета в его трудности. Мы спрашиваем здесь не о происхождении факта наших мечтаний, а о содержании его предмета. Все другие, даже самые безумные и неосуществимые человеческие мечты имеют своим предметом эмпирическое содержание жизни, известное из опыта: мечтаем ли мы – без всяких к тому оснований – о неожиданном получении миллионного наследства, или о мировой славе, или о любви первой красавицы в мире – мы всегда в наших мечтах оперируем с тем, что в мире, вообще говоря, бывает, хотя бы и редко, и знакомо нам хотя бы понаслышке, из познания этого мира; или, на худой конец, наша мечта просто количественно преувеличивает реальности, данные в опыте. Здесь же мы стремимся к чему-либо, чего мы никогда, даже в количественно малом масштабе не встречали и не видали в мире, чего мы никогда и не могли видеть и знать, потому что оно по самому своему понятию, по самому качественному своему содержанию невозможно в мире. Предмет нашей мечты, следовательно, имеет сверхмирное, сверхэмпирическое содержание; он есть что-то иное, чем весь мир; и вместе с тем – он нам дан. Это есть факт, над которым нельзя не призадуматься; и он открывает нам широкие, еще не изведанные горизонты. Не дано ли нам, на самом деле, именно то, чего мы ищем, не являемся ли мы уже обладателями искомого? <…>

И теперь мы можем объединить два найденных нами условия смысла жизни. Мы видели через анализ самого нашего понимания “бессмысленности” жизни, что в нем самом обнаруживается действие сущей Истины как света знания. И мы видели дальше, что в самом нашем искании, в самой неудовлетворенности бессмысленностью жизни обнаруживается присутствие и действие начал, противоположных этой бессмысленности. Оба эти момента не столь разнородны и несвязны между собой, как это казалось с самого начала. Ибо в самом знании бессмысленности жизни, в самом холодном теоретическом ее констатировании, конечно, содержится бессознательно момент искания смысла, момент неудовлетворенности – иначе мы не могли бы образовать и теоретического суждения, предполагающего оценку жизни с точки зрения искомого ее идеала. И, с другой стороны, мы не могли бы ничего искать, ничем сознательно томиться, если бы мы вообще не были сознательными существами, если бы мы не могли знать и нашей нужды, и того, что нам нужно для ее утоления. <…>

Но, конечно, и этого нам мало. То, что нам нужно для обретения подлинно существенного смысла жизни, есть, как мы знаем, во-первых, бытие Бога как абсолютной основы для силы добра, разума и вечности, как ручательства их торжества над силами зла, бессмыслия и тленности и, во-вторых, возможность для меня лично, в моей слабой и краткой жизни, приобщиться к Богу и заполнить свою жизнь им. <…>

Оба условия оказываются неосуществленными. Более того, мы как будто ясно видим их неосуществимость. Ибо если само бытие Правды мы могли признать, несмотря на бессмысленность всей эмпирической жизни, – именно как особое начало, сверхмирное и сверхэмпирическое, – то ее всемогущество или ее всеединство – вне нас и в нас – мы как будто явно не имеем права признать, ибо оно противоречит бесспорному факту бессмысленности жизни.

Никакими логическими ухищрениями, никакими тончайшими рассуждениями нельзя распутать это противоречие, честно и до конца убедительно его преодолеть. И все же наше сердце его преодолевает, и в вере, в особом, высшем акте “сердечного знания”, мы ясно усматриваем самоочевидную наличность условий смысла жизни – очевидность всемогущества Правды и полную совершенную утвержденность нас самих, всего нашего существа в ней. И эта вера есть не просто “слепая” вера, не “credo quia absurdum”; с логической парадоксальностью, с “невероятностью” она сочетает высшую, совершенную достоверность и самоочевидность. И только по слабости нашей мы в жизни постоянно теряем уже достигнутую самоочевидность и снова впадаем в сознание ее “невероятности”, в мучительные сомнения. <…>

Наша чувственная природа требует, чтобы в эмпирическом, чувственном мире было удостоверено торжество Бога над слепыми силами мира, иначе мы не хотим поверить в Него; и иудеи требовали для веры в Христа, чтобы Он сошел с креста. И наш paзум, наша потребность в логической очевидности требует, чтобы нам философски было доказано, что в бытии есть смысл, что Бог подлинно есть. Но вера, будучи “уверенностью в невидимом”…, с самочевидностью свидетельствует о том, что расходится с эмпирическими фактами чувственного бытия и превосходит всяческую логическую убедительность. “Блаженны не видевшие и уверовавшие”. Это не есть призыв к слепой вере, к рабской покорности авторитету, к ребяческой доверчивости; это есть призыв к духовному видению, к готовности усмотреть и признать высшую очевидность вопреки свидетельству низшей очевидности. Ведь и в других областях, и в области научного знания нужна аналогичная вера. Когда Галилей вопреки показаниям чувственной очевидности и настояниям авторитетов утверждал, что Земля вращается, он так же жертвовал очевидностью низшего порядка ради относительно высшей очевидности математического умозрения. Воля к вере, упорство в отстаивании веры нужны не для того, чтобы слепо доверять невозможному и бессмысленному; они нужны, чтобы упорствовать в сознании, что высшая очевидность имеет преимущества над низшей, которая психологически хотя и действует сильнее на нашу природу, но логически имеет за собой меньше оснований, чем высшая очевидность, и, по существу, никогда не может опровергнуть последнюю, а может лишь, по нашей слабости, неправомерно вытеснить ее из нашего сознания, заглушить ее в нас. <…>

И теперь мы понимаем, что наши жалобы на бессмысленность жизни, на невозможность обрести в ней смысл по крайней мере отчасти просто неправомерны. Жизнь имеет смысл, и этот смысл легко и просто осуществим для каждого из нас – ибо Бог с нами, в нас. <…>

“Но зачем же нужно было вообще существование этого бессмысленного мира? Отчего Бог не мог сотворить человека и вселенскую жизнь так, чтобы она сразу и раз навсегда была в Нем, была проникнута Его благодатью и Его разумом? Кому и для чего нужны наши страдания, наши немощи, наша слепота? Раз они есть, жизнь все-таки бессмысленна, и нельзя найти ей никакого оправдания!” Такое возражение постоянно приводят с торжеством неверующие, и, как сомнение, оно часто смущает и верующих. Мы забываем при этом, что пути Господни неисповедимы, мы забываем, что Бог, будучи всеблаг и всеведущ, ведает те глубины блага и разума, которые нам недоступны. <…>

Но нам нет надобности ограничиться простой ссылкой нa непостижимость для нас Божьего промысла. Ибо Бог, будучи непостижимым, вместе с тем всегда и открывает себя нам, и нам нужно только научиться воспринимать Его откровения. <…>

Впрочем, в одном отношении, и притом в самом главном, мы даже способны это понять. Где-то в Талмуде фантазия еврейских мудрецов рассказывает о существовании святой страны, в которой не только все люди, но и вся природа повинуется беспрекословно заповедям Божиим, так что во исполнение их даже река перестает течь по субботам. Согласились ли бы мы, чтобы Бог с самого начала создал нас такими, чтобы мы автоматически, сами собой, без размышления и разумного свободного решения, как эта река, исполняли Его веления? И был ли бы тогда осуществлен смысл нашей жизни? Но если бы мы автоматически творили добро и по природе были разумны, если бы все кругом нас само собой и с полной, принудительной очевидностью свидетельствовало о Боге, о разуме и добре, то все сразу стало бы абсолютно бессмысленным. Ибо “смысл” есть разумное осуществление жизни, а не ход заведенных часов, смысл есть подлинное обнаружение и удовлетворение тайных глубин нашего “я”, а наше “я” немыслимо вне свободы, ибо свобода, спонтанность требует возможности нашей собственной инициативы, а последняя предполагает, что не все идет гладко, “само собой”, что есть нужда в творчестве, в духовной мощи, в преодолении преград. Царство Божие, которое получалось бы совсем “даром” и было бы раз навсегда предопределено, совсем не было бы для нас Царством Божиим, ибо в нем мы должны быть свободными соучастниками божественной славы, сынами Божиими, а тогда мы были бы не то что рабами, а мертвым винтиком какого-то необходимого механизма. “Царствие Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его”, ибо в этом усилии, в этом творческом подвиге – необходимое условие подлинного блаженства, подлинного смысла жизни. Так мы видим, что эмпирическая бессмыслица жизни, с которой должен бороться человек, против которой он должен в максимальной мере напрягать свою волю к подвигу, свою веру в реальность Смысла, не только не препятствует осуществлению Смысла жизни, но загадочным, до конца не вполне постижимым и все же опытно понятным нам образом есть само необходимое условие его осуществления. Бессмысленность жизни нужна как преграда, требующая преодоления, ибо без преодоления и творческого усилия нет реального обнаружения свободы, а без свободы все становится безличным и безжизненным, так что без нее не было бы ни осуществления нашей жизни, жизни самого моего “я”, ни осуществления самой его жизни в ее последней, подлинной глубине. <…>

Отсюда ясно, почему “смысл жизни” нельзя, так сказать, найти в готовом виде раз навсегда данным, уже утвержденным в бытии, а можно только добиваться его осуществления. Ибо смысл жизни не дан – он задан. Все “готовое”, все, существующее вне и независимо от нашей воли и от нашей жизни вообще, есть либо мертвое, либо чуждое нам и пригодное разве в качестве вспомогательного средства для нашей жизни. Но смысл жизни должен ведь быть смыслом самой нашей жизни, он должен быть в ней, принадлежать к ней, он сам должен быть живым. Жизнь же есть действенность, творчество, самопроизвольное расцветание и созревание изнутри, из собственных глубин. Если бы мы могли найти вне нас готовый “смысл жизни”, он все-таки нас не удовлетворил бы, не был бы смыслом нашей жизни, оправданием нашего собственного существа. Смысл нашей жизни должен быть в нас, мы сами своею жизнью должны являть его. Поэтому искание его есть не праздное упражнение любознательности, не пассивная оглядка вокруг себя, а есть волевое, напряженное самоуглубление, подлинное, полное труда и лишений погружение в глубины бытия, невозможное без самовоспитания. “Найти” смысл жизни значит сделать так, чтобы он был, напрячь свои внутренние силы для его обнаружения, более того, для его осуществления. Ибо хотя первое его условие – бытие Бога – есть от века сущая первооснова всего остального, но, так как само это бытие есть жизнь, и так как мы должны приобщиться к нему, Бог же не есть Бог мертвых, но Бог живых, то мы должны через максимальное напряжение и раскрытие нашего существа “искать” смысл жизни и улавливать его в творческом процессе приобретения и приобщения к нему. Поэтому также искание смысла жизни есть всегда борьба за смысл против бессмыслицы, и не в праздном размышлении, а лишь в подвиге борьбы против тьмы бессмыслия мы можем добраться до смысла, утвердить его в себе, сделать его смыслом своей жизни и тем подлинно усмотреть его или уверовать в него. <…>

Но как же быть со всеми остальными человеческими делами, со всеми интересами нашей эмпирической жизни, со всем тем, что отовсюду нас окружает и заполняет нашу обычную жизнь? Осмысление жизни должно ли искупаться отречением от всего земного, отказом от всего ее эмпирического содержания? Любовь, семья, заботы о ежедневном пропитании, а также те блага, которые мы обычно считаем объективно-ценными и которым посвящаем нашу жизнь, отдавая ее на служение им, – наука, искусство, справедливость в человеческих отношениях, судьба родины – остаются ли по-прежнему они бессмысленными, суть ли они иллюзии, блуждающие огоньки, погоня за которыми зря губит нашу жизнь и от которых мы должны поэтому просто отвернуться и отказаться? Не искупается ли в таком случае обретение смысла жизни ее ужасающим обеднением, и не слишком ли это дорогая цена?

Так спрашивает нас наша непреодоленная языческая природа. И на это прежде всего нужно ответить так. Кто не понимает, что “смысл жизни” есть благо, превышающее все остальные человеческие блага, что подлинное его обретение есть обретение сокровища, безмерно обогащающего человеческую душу, более того – что оно есть единственное настоящее, а не мнимое и иллюзорное благо и потому не может быть оплачено “слишком дорогой ценой”, – тот, значит, просто еще не изведал настоящей жажды, и не для того пишутся эти слова. <…>

Раз навсегда и незыблемо стоит один итог наших размышлений: для того, чтобы искать и найти абсолютное благо, надо прежде всего отказаться от того заблуждения, которое в относительном и частном усматривает само абсолютное, надо понять бессмысленность всего на свете вне связи с подлинно-абсолютным благом. Как бы часто душа наша, колеблясь между двумя мирами, ни возвращалась к более естественной и легкой для нее мысли, что в богатстве, славе, земной любви или даже в сверхличных благах, как счастие человечества, благо родины, наука, искусство, заключено “настоящее”, “реальное” удовлетворение человеческой души, а все остальное есть туманная и призрачная “метафизика”, – пробуждаясь, она снова понимает и, оставаясь правдивой, не может не понимать, что все это – тлен, суета и что единственное, что ей подлинно нужно, есть смысл жизни, заключенный в подлинной, вечной, просветленной и успокоенной жизни. Относительное и частное всегда останется только относительным и частным, всегда нужно только для чего-то иного – абсолютного – и легко отдается или по крайней мере должно отдаваться за него. Эта иерархия ценностей, этот примат цели над средствами, основного над вторичным и производным должен быть незыблемо утвержден в душе раз навсегда и огражден от опасностей затуманивания и колебания, которому он подвергается всегда, когда нами овладевает страсть – хотя бы самая чистая и возвышенная страсть. Жизнь осмысливается только отречением от ее эмпирического содержания; твердую, подлинную опору для нее мы находим лишь вне ее; лишь перешагнув за пределы мира, мы отыскиваем ту вечную основу, на которой он утвержден. <…>

Выражаясь отвлеченно, мы можем сказать: абсолютное отыскивается через противопоставление его относительному, оно вне и выше последнего; но оно не было бы абсолютным, если бы оно вместе с тем не проникало все относительное и не охватывало его. Никакое земное человеческое дело, никакой земной интерес не может осмыслить жизнь, и в этом отношении они все совершенно бессмысленны; но когда жизнь уже осмыслена иным началом – своею последней глубиной, то она осмыслена всецело и, следовательно, все ее содержание. Во тьме нельзя отыскать свет, и свет противоположен тьме; но свет освещает тьму. <…> Вся человеческая жизнь, просветленная своей связью с Богом и утвержденная через нее, оправдана; вся она может совершаться “во славу Божию”, светло и осмысленно. Единственным условием этого является требование, чтобы человек не служил миру, “не любил мира и того, что в мире” как последних самодовлеющих благ, а чтобы он рассматривал свою мирскую жизнь и весь мир как средство и орудие Божьего дела, чтобы он употреблял их на служение абсолютному добру и подлинной жизни. Жизнь как наслаждение, власть, богатство, как упоенность миром и самим собой есть бессмыслица; жизнь как служение, есть Богочеловеческое дело и, следовательно, всецело осмыслена. И каждое мнимое человеческое благо – любовь к женщине, богатство, власть, семья, родина – использованное, как служение, как путь к истинной жизни и озаренное лучами “света тихого”, теряет свою суетность, свою иллюзорность и приобретает вечный, т.е. подлинный, смысл. <…>

И, возвращаясь назад, к нашей постановке вопроса о смысле жизни, мы должны вспомнить то, что уже достигнуто нами. Когда человек отдает свою жизнь, как средство, для чего-либо частного, в чем бы оно ни заключалось, когда он служит какой-либо предполагаемой абсолютной цели, которая сама не имеет отношения к его собственной, личной жизни, к интимному и основному запросу его духа, к его потребности найти самого себя в последнем удовлетворении, в вечном свете и покое совершенной полноты, тогда он неминуемо становится рабом и теряет смысл своей жизни. И лишь когда он отдает себя служению тому, что есть вечная основа и источник его собственной жизни, он обретает смысл жизни. Поэтому всякое иное служение оправдано в той мере, в которой оно само косвенно соучаствует в этом единственном подлинном служении Истине, истинной жизни. “Познаете Истину, и Истина освободит вас” – освободит от неминуемого рабства, в котором живет идолопоклонник; а идолопоклонствует, по свойству человеческой природы, всякий человек, поскольку он именно не просветлен Истиной.

Есть один довольно простой внешний критерий, по которому можно распознать, установил ли человек правильное, внутренне-обоснованное отношение к своей внешней, мирской деятельности, утвердил ли он ее на связи со своим подлинным, духовным делом или нет. Это есть степень, в какой эта внешняя деятельность направлена на ближайшие, неотложные нужды сегодняшнего дня, на живые конкретные потребности окружающих людей. Кто весь целиком ушел в работу для отдаленного будущего, в благодетельствование далеких, неведомых ему, чуждых людей, родины, человечества, грядущего поколения, равнодушен, невнимателен и небрежен в отношении окружающих его и считает свои конкретные обязанности к ним, нужду сегодняшнего дня, чем-то несущественным и незначительным по сравнению с величием захватившего его дела, тот, несомненно, идолопоклонствует. Кто говорит о своей великой исторической миссии и о чаемом светлом будущем и не считает нужным согреть и осветить сегодняшний день, сделать его хоть немного более разумным и осмысленным для себя и своих ближних, тот, если он не лицемерит, идолопоклонствует. И наоборот, чем более конкретна нравственная деятельность человека, чем больше она считается с конкретными нуждами живых людей и сосредоточена на сегодняшнем дне, чем больше, короче говоря, она проникнута не отвлеченными принципами, а живым чувством любви или живым сознанием обязанности любовной помощи людям, тем ближе человек к подчинению своей внешней деятельности духовной задаче своей жизни.

Франк С.Л. Смысл жизни // Франк С.Л. Духовные основы общества. М., 1992. С. 163-169, 177-183, 186-188, 194-198, 206-208, 214-215.

Как удалось показать с помощью статистической обработки тестовых дан­ных Диане Янг, диссертантке университета Беркли, ощущение бессмыслен­ности значительно больше распространено среди молодых людей, чем сре­ди старших. Тем самым подтверждается наша теория о том, что утрата традиций является одной из двух причин, порождающих чувство смыслоутраты; ведь согласно этой теории, столь характерный для молодежи отказ от традиций не может не порождать интенсивного распространения ощуще­ния бессмысленности.

Это, собственно, не должно нас удивлять, поскольку мы придерживаемся мнения, что даже тот, кто на сознательном уровне не религиозен, вполне может быть религиозным бессознательно, пусть даже в том самом широком понимании религиозности, которое имел в виду, например, Альберт Эйн­штейн.

Франк С Л

Смысл жизни

С.Л.Франк

Смысл жизни

Предисловие

I. Вступление

II. "Что делать?"

III. Условия возможности смысла жизни

IV. Бессмысленность жизни

V. Самоочевидность истинного бытия

VI. Оправдание веры

VII. Осмысление жизни

VIII. О духовном и мирском делании

Семен Франк.

Портрет работы Л.В.Зака.

Берлин, 1936

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предлагаемая книжка, уже давно задуманная, образует как бы естественное продолжение выпущенной мною в 1924 году книжки "Крушение кумиров". Она составлена в ответ на неоднократные указания друзей и единомышленников о необходимости такого продолжения, которое раскрыло бы положительное содержание тех идей, которые преимущественно в форме критики господствующих предубеждений были изложены в "Крушении кумиров". И эта вторая книжка, подобно первой, будучи выражением личных верований автора, выросла в связи с беседами и спорами, которые пришлось вести в кругу русского студенческого христианского движения. Она предлагается поэтому, в первую очередь, вниманию молодых участников этого движения и вообще русской молодежи...

I. ВСТУПЛЕНИЕ

Имеет ли жизнь вообще смысл, и если да - то какой именно? В чем смысл жизни? Или жизнь есть просто бессмыслица, бессмысленный, никчемный процесс естественного рождения, расцветания, созревания, увядания и смерти человека, как всякого другого органического существа? Те мечты о добре и правде, о духовной значительности и осмысленности жизни, которые уже с отроческих лет волнуют нашу душу и заставляют нас думать, что мы родились не "даром", что мы призваны осуществить в мире что-то великое и решающее и тем самым осуществить и самих себя, дать творческий исход дремлющим в нас, скрытым от постороннего взора, но настойчиво требующим своего обнаружения духовным силам, образующим как бы истинное существо нашего "Я", - эти мечты оправданы ли как-либо объективно, имеют ли какое-либо разумное основание, и если да то какое? Или они просто огоньки слепой страсти, вспыхивающие в живом существе по естественным законам его природы, как стихийные влечения и томления, с помощью которых равнодушная природа совершает через наше посредство, обманывая и завлекая нас иллюзиями, свое бессмысленное, в вечном однообразии повторяющееся дело сохранения животной жизни в смене поколений? Человеческая жажда любви и счастья, слезы умиления перед красотой, трепетная мысль о светлой радости, озаряющей и согревающей жизнь или, вернее, впервые осуществляющей подлинную жизнь, есть ли для этого какая-либо твердая почва в бытии человека, или это - только отражение в воспаленном человеческом сознании той слепой и смутной страсти, которая владеет и насекомым, которое обманывает нас, употребляя как орудия для сохранения все той же бессмысленной прозы жизни животной и обрекая нас за краткую мечту о высшей радости и духовной полноте расплачиваться пошлостью, скукой и томительной нуждой узкого, будничного, обывательского существования? А жажда подвига, самоотверженного служения добру, жажда гибели во имя великого и светлого дела - есть ли это нечто большее и более осмысленное, чем таинственная, но бессмысленная сила, которая гонит бабочку в огонь?

Эти, как обычно говорится, "проклятые" вопросы или, вернее, этот единый вопрос "о смысле жизни" волнует и мучает в глубине души каждого человека. Человек может на время, и даже на очень долгое время, совсем забыть о нем, погрузиться с головой или в будничные интересы сегодняшнего дня, в материальные заботы о сохранении жизни, о богатстве, довольстве и земных успехах, или в какие-либо сверхличные страсти и "дела" - в политику, борьбу партий и т.п., - но жизнь уже так устроена, что совсем и навсегда отмахнуться от него не может и самый тупой, заплывший жиром или духовно спящий человек: неустранимый факт приближения смерти и неизбежных ее предвестников - старения и болезней, факт отмирания, скоропреходящего исчезновения, погружения в невозвратное прошлое всей нашей земной жизни со всей иллюзорной значительностью ее интересов -- этот факт есть для всякого человека грозное и неотвязное напоминание нерешенного, отложенного в сторону вопроса о смысле жизни. Этот вопрос - не "теоретический вопрос", не предмет праздной умственной игры; этот вопрос есть вопрос самой жизни, он так же страшен, и, собственно говоря, еще гораздо более страшен, чем при тяжкой нужде вопрос о куске хлеба для утоления голода. Поистине, это есть вопрос о хлебе, который бы напитал нас, и воде, которая утолила бы нашу жажду. Чехов описывает человека, который, всю жизнь живя будничными интересами в провинциальном городе, как все другие люди, лгал и притворялся, "играл роль" в "обществе", был занят "делами", погружен в мелкие интриги и заботы - и вдруг, неожиданно, однажды ночью, просыпается с тяжелым сердцебиением и в холодном поту. Что случилось? Случилось что-то ужасное - жизнь прошла, и жизни не было, потому что не было и нет в ней смысла!

И все-таки огромное большинство людей считает нужным отмахиваться от этого вопроса, прятаться от него и находит величайшую жизненную мудрость в такой "страусовой политике". Они называют это "принципиальным отказом" от попытки разрешить "неразрешимые метафизические вопросы", и они так умело обманывают и всех других, и самих себя, что не только для постороннего взора, но и для них самих их мука и неизбывное томление остаются незамеченными, быть может, до самого смертного часа. Этот прием воспитывания в себе и других забвения к самому важному, в конечном счете, единственно важному вопросу жизни определен, однако, не одной только "страусовой политикой", желанием закрыть глаза, чтобы не видеть страшной истины. По-видимому, умение "устраиваться в жизни", добывать жизненные блага, утверждать и расширять свою позицию в жизненной борьбе обратно пропорционально вниманию, уделяемому вопросу о "смысле жизни". А так как это умение, в силу животной природы человека и определяемого им "здравого рассудка", представляется самым важным и первым по настоятельности делом, то в его интересах и совершается это задавливание в глубокие низины бессознательности тревожного недоумения о смысле жизни. И чем спокойнее, чем более размерена и упорядочена внешняя жизнь, чем более она занята текущими земными интересами и имеет удачу в их осуществлении, тем глубже та душевная могила, в которой похоронен вопрос о смысле жизни. Поэтому мы, например, видим, что средний европеец, типичный западноевропейский "буржуа" (не в экономическом, а в духовном смысле слова) как будто совсем не интересуется более этим вопросом и потому перестал и нуждаться в религии, которая одна только дает на него ответ. Мы, русские, отчасти по своей натуре, отчасти, вероятно, по неустроенности и ненала-женности нашей внешней, гражданской, бытовой и общественной жизни, и в прежние, "благополучные" времена отличались от западных европейцев тем, что больше мучились вопросом о смысле жизни или, точнее, более открыто мучились им, более признавались в своих мучениях. Однако теперь, оглядываясь назад, на наше столь недавнее и столь далекое от нас прошлое, мы должны сознаться, что и мы тогда в значительной мере "заплыли жиром" и не видели - не хотели или не могли видеть - истинного лица жизни, и потому мало заботились об его разгадке.

Семён Людвигович Франк (1877, Москва -1950, Лондон), сын врача, иудейского вероисповедания, крещение принял в 1912 г., еще будучи гимназистом, принимал участие в марксистском кружке под влиянием чего поступил на юридический факультет Московского Университета. В 1889 г. был арестован и выслан из университетских городов и уехал за границу, где работал в Берлине и Мюнхене (по политической экономии и философии). После сдачи магистерского экзамена Франк (1912 г.) стал приватдоцентом Петербургского Университета. В 1922 г. был вместе с другими выслан из России, устроился в Берлине и вошёл в состав Религиозно Философской Академии, организованной Н. А. Бердяевым. Франку принадлежит очень много работ по философии. Основные работы “Предмет знания”, “Методология общественных наук”, “Введение в философию”, “Духовные основы общества”, “Непостижимое”, “Свет во тьме”, “С нами бог”, “Реальность и человек”. По мнению В. В. Зеньковского, по силе философского зрения Франка без колебания можно назвать самым выдающимся русским философом вообще. Нас интересует его работа “Смысл жизни”. Анализа этой работы нет ни у Зеньковского, ни у Н. О. Лосского.

Автор утверждает, что единый вопрос о смысле жизни волнует и мучает в глубине души каждого человека, даже самого тупого, заплывшего жиром или духовно спящего человека, поскольку факт приближения смерти есть для всякого человека грозное и неотвязное напоминание нерешенного, отложенного в сторону вопроса о смысле жизни. Этот вопрос не теоретический вопрос, не предмет праздной умственной игры; этот вопрос есть вопрос самой жизни, он так же страшен и, собственно говоря, ещё гораздо более страшен, чем при тяжкой нужде вопрос о куске хлеба для утоления голода, говорит Франк. Но огромное большинство людей отмахивается от него и находит жизненную мудрость в такой страусовой политике. Вероятно, умение устраиваться в жизни добывать жизненные блага обратно пропорционально вниманию, уделяемому вопросу о смысле жизни. Парадокс заключается в том, что чем спокойнее, чем более размерена и упорядочена внешняя жизнь, чем более занята текущими делами и земными интересами, тем глубже та душевная могила, в которой похоронен вопрос о смысле жизни. Автор отмечает, что русские люди гораздо больше других задумывались над этим вопросом. Происшедшее ужасающее потрясение в лице большевистской революции, несмотря на всю его горечь, принесло русским одно ценнейшее благо: оно обнажило перед нами жизнь как она есть на самом деле. Выходит так, что мы часто думали о том, что именно большевики выдумали болезни, смерть, старость, нужду, бессмысленность жизни. Они, конечно, не выдумали и не впервые внесли в жизнь, а только значительно усилили, разрушив то внешнее и, с более глубокой точки зрения, всё-таки призрачное благополучие, которое прежде царило в жизни. Ведь и раньше люди умирали и умирали почти всегда преждевременно, не доделав своего дела, и бессмысленно случайно; и раньше все жизненные блага богатство, здоровье, слава, общественное положение были шатки и ненадёжны; и раньше мудрость русского народа знала, что от сумы и от тюрьмы никто не должен отрекаться. Автор проводит чёткую мысль, что ни один народ не вынес столько горя и страданий как русский, он, конечно, сам вкусил всю горечь эмиграции (так сказать, добровольной), русские эмигранты ощутили близость и грозную реальность смерти, но разве это только реальность сегодняшнего дня? Франк отвечает: Среди роскошного и беспечного быта придворной среды восемнадцатого века русский поэт восклицал: Где стол бы яств, там гроб стоит; где пиршеств раздавались клики надгробные там стонут лики и бледна смерть на всех глядит. Мы обречены на тяжкий, изнуряющий труд ради ежедневного пропитания но разве уже Адаму, при изгнании из рая, не было предречено и заповедано: В поте лица своего ты будешь есть хлеб свой? Вполне понятно, что люди потерявшие родину (а также и живущие на теперешней родине, обречённые на тяжкий труд для своего пропитания) вынуждены ставить себе вопрос: для чего жить? Для чего тянуть эту нелепую и тягостную лямку? Чем оправданы наши страдания? Где найти незыблемую опору, чтобы не упасть под тяжестью жизненной нужды? Русские люди вообще привыкли жить мечтами о будущем, презрение и равнодушие к настоящему и внутренняя лживая, неосновательная идеализация будущего это духовное состояние и есть ведь последний корень той нравственной болезни, которую мы называем революционностью и которая загубила русскую жизнь. Но возникает ещё один вопрос долго ли мы должны и можем ждать и можно ли проводить нашу жизнь в бездейственном и бессмысленном, неопределённо долгом ожидании? Можно ли обновить общую жизнь, не зная для себя самого, для чего ты вообще живёшь и какой вечный, объективный смысл имеет жизнь в её целом? Нет, от вопроса о смысле жизни нам именно нам, в нашем нынешнем положении и духовном состоянии никуда не уйти.

Что делать? типичный вопрос, к которому привык русский интеллигент. Что мне делать в данном случае? такой вопрос ставим себе ежедневно и каждый шаг нашей практической жизни есть смысл и законность вопроса Что делать? в такой совершенно конкретной и рассудочно- деловой его форме, но такой вопрос по отношению к смыслу жизни не имеет в виду сродство к достижению определённой цели, а вопрос о самой цели жизни и деятельности. Жизнь так, как она непосредственно течёт, определяемая стихийными силами, бессмысленна; что нужно сделать, как наладить жизнь, чтобы она стала осмысленной? Что делать мне и другим, чтобы спасти мир и тем впервые оправдать свою жизнь? Как переделать мир, чтобы осуществить в нём абсолютный смысл? Толстовцы на вопрос что делать? отвечают: нравственно совершенствоваться, т. е. они не усматривают насильственную революционную деятельность, а внутреннюю воспитательную деятельность над самим собой и другими, скажем, вегетарианство, земледельческий труд и т. п., но дело толстовцев остаётся делом, т. е. по человеческому замыслу и человеческими силами осуществляемая планомерная мировая реформа, освобождающая мир от зла и тем осмысливающая жизнь. А вот по силам ли это сделать людям? Думается, что нет, это иллюзия, так как человек, как часть и соучастник мировой жизни, не может сделать никакого такого дела, которое бы спасло его и придало смысл его жизни. Франк ясно выразил эту мысль: Искать недостающего смысла жизни в каком-либо деле, в совершении чего-то значит впадать в иллюзию, как будто человек сам может сотворить смысл своей жизни. И тут же он продолжает: Чтобы искать смысл жизни не говоря уже о том, чтобы найти его, надо прежде всего остановиться, сосредоточиться и ни о чём не хлопотать. А на вопрос: Что делать, чтобы переделать мир на лучший лад? Один ответ: Ничего потому что этот замысел превышает человеческие силы. Значит надо задавать не вопрос: Как мне переделать мир, чтобы его спасти?, а Как мне самому жить, чтобы не утонуть и не погибнуть в этом хаосе жизни? Далее автор отсылает к Евангелию, т. е. к христианской вере. Итак, что делать? правомерно значит только: Как жить, чтобы осмыслить и через то незыблемо утвердить свою жизнь? Другими словами, не через какое-либо человеческое дело преодолевается бессмысленность жизни и вносится в неё смысл, а единственное человеческое дело только в том и состоит, чтобы вне всяких частных, земных дел искать и найти смысл жизни. Но где его искать и как найти?

Условие возможности смысла жизни. Постараемся вдуматься, что это означает найти смысл жизни, точнее, чего мы, собственно, ищем, какой смысл вкладываем в само понятие смысл жизни и при каких условиях мы посчитали бы его осуществлённым? Вопрос о смысле чего-либо имеет всегда относительное значение, он предполагает смысл для чего-нибудь, целесообразность при достижении определённой цели. Жизнь же в целом никакой цели не имеет, и потому о смысле её нельзя ставить вопроса, пишет Франк. Жизнь наша осмыслена, когда она служит какой-то разумной цели, содержанием которой не может быть просто сама эта эмпирическая жизнь, она должна быть высшему и абсолютному благу. Высшее же благо не может быть не чем иным, кроме самой жизни. Жизнь во благе, или благая жизнь вот цель наших стремлений. Франк подводит такой итог: Для того чтобы жизнь имела смысл, необходимы два условия: существование Бога и наша собственная причастность ему, достижимая для нас в жизни в Боге или божественной жизни.

Бессмысленность жизни. Что жизнь, как она фактически есть, бессмысленна, что она ни в малейшей мере не удовлетворяет условиям, при которых её можно было бы признать имеющей смысл, это есть истина, в которой нас всё убеждает: и личный опыт, и непосредственные наблюдения над жизнью, и историческое познание судьбы человечества, и естественнонаучное познание мирового устройства и мировой эволюции. Франк сделал ссылки на древних мудрецов, на Экклесиаст из Библии и сказал, что как бессмысленна каждая единичная жизнь человека, так же бессмысленна и общая жизнь человечества; и даже сослался на Освальда Шпенглера, что всемирная история есть принципиально бессмысленная смена рождения, расцветания, упадка и смерти отдельных культур. Индивидуальная человеческая жизнь в её эмпирическом осуществлении имеет только один смысл научить нас той жизненной мудрости, что счастье неосуществимо, что все наши мечты были иллюзорны и что процесс жизни, как таковой, бессмыслен, так и всечеловеческая жизнь есть тяжкая опытная школа, необходимая для очищения нас от иллюзий всечеловеческого счастья, для обличения суетности и обманчивости всех наших упований на воплощение в этом мире царства добра и правды, всех наших человеческих замыслов идеального общественного самоустроения. Рассматривая мир, как он есть, мы неизбежно приходим в вопросе о его первопричине или о действии бога в нём к дилемме. Одно из двух: или Бога совсем нет, и мир есть творение бессмысленной слепой силы, или же Бог есть, как всеблагое и всеведущее существо, есть, но тогда он не всемогущ и не есть Творец и единодержавный Промыслитель мира. Но в том и другом случае, если Бога нет, и если он не в силах нам помочь и нас спасти от мирового зла и бессмыслия наша жизнь одинаково бессмысленна. Но даже и существование Бога мало для обретения смысла нашей жизни: для этого нужна возможность нашего человеческого соучастия в свете и жизни Божества, нужна вечность, совершенная просветлённость и покой удовлетворённости нашей собственной, человеческой жизни. Резюме Франка такое: Бессмысленность жизни открылась не со вчерашнего дня, её утверждала древняя мудрость. И всё же человечество издавна имело религиозное сознание, верило в Бога и возможность спасения человека и тем утверждало осуществимость смысла жизни. Мы должны сами глубже вдуматься в дело, полнее оценить мотивы руководящие религиозным сознанием человечества и поставить теперь себе вопрос: есть ли умозаключение от эмпирической природы мира и жизни достаточный и единственный критерий для решения вопроса о смысле жизни?

Самоочевидность истинного бытия. Ответ напрашивается быть отрицательным, но есть одно и очень важное. Раз мы ясно видим нашу слепоту, значит, мы всё же не совсем слепы, но и зрячи, ибо существо, абсолютно и всецело лишённое смысла, не могло бы осознавать свою бессмысленность. Если бы жизнь и мир были сплошным хаосом слепых, бессмысленных сил, то в них не нашлось бы существа, которое это сознавало и высказывало бы. Итак, мир так устроен, что, будучи слепым и бессмысленным в своём течении, в своих действенных силах, он, в лице человеческого разума, вместе с тем пронизан лучом света, озарён знанием самого себя. Франк пишет, что мы искали этот смысл не там, где есть надежда его найти, и что этой тёмной и хаотической областью совсем не исчерпывается бытие, а есть целый новый и неизмеримо более глубокий и прочный мир мир истинного, духовного бытия.

И если человек обращается к собственному исканию смысла жизни, то он ясно видит, что оно само есть проявление в нём реальности того, что он ищет. Ведь искание Бога есть уже действие бога в человеческой душе. Не только Бог есть вообще, иначе мы не могли бы Его помыслить и искать. Он в нас действует, и именно Его действие обнаруживается в этом странном, столь нецелесообразном и непонятном с мирской точки зрения нашем беспокойстве, нашей неудовлетворённости, нашем искании того, что в мире не бывает Ты создал нас для Себя, и неспокойно сердце наше, пока не найдёт Тебя. Франк с уверенностью заявляет: Добро, вечность, полнота блаженной удовлетворённости, как и свет истины всё то, что нам нужно для того, чтобы наша жизнь обрела смысл,

Оправдание веры. Данная глава практически посвящена ссылкам на Евангелие. Автор убеждён, что человек если твёрдо усвоит и верно усвоит Слово Божие, то жизнь будет иметь смысл, и этот смысл легко и просто осуществится для каждого из нас, ибо Бог с нами, в нас. Далее Франк задаёт вопрос: Но зачем же нужно было вообще существование этого бессмысленного мира? Отчего Бог не мог сотворить человека и вселенскую жизнь так, чтобы она сразу раз и навсегда была в Нём, была проникнута Его благодатью и Его разумом? Кому и для чего нужны наши страдания, наши немощи, наша слепота. Раз они есть, жизнь всё-таки бессмысленна и нельзя найти ей никакого оправдания. Но ведь пути Господни неисповедимы, мы забываем, что Бог, будучи всеблаг и всеведущ, ведает те глубины блага и разума, которые нам недоступны. Очевидно, бессмысленность жизни нужна как преграда, требующая преодоления, ибо широки врата и пространен путь, ведущей в погибель, и тесны врата и узок путь, ведущий в жизнь. Следует понять, что смысл жизни не дан, он задан. Смысл нашей жизни должен быть в нас, мы сами своею жизнью должны являть его. Найти смысл жизни значит сделать так, чтобы он был, напрячь свои внутренние силы для его обнаружения, более того для его осуществления, поэтому искание смысла жизни есть всегда борьба за смысл против бессмыслицы.

Осмысление жизни. Искание смысла жизни есть собственно осмысление жизни раскрытие и внесение в неё смысла, который вне нашей духовной действительности не только не мог бы быть найден, но в эмпирической жизни и не существовал бы. Человек, живущий в суете непрерывного внешнего общения с множеством людей, готовый во всём им подражать, быть, как все и жить вместе со всеми, знающий только наружную поверхность земной жизни, оказывается никчёмным существом, никому не нужным и вечно одиноким, ибо в нём мало внутренней духовной работы. Наше отравленное материализмом время совершенно утратило понятие о вселенской, космической, магической силе молитв и духовного подвига. Одинокий волшебник в своей келье, в затворе, невидимый и неслышимый никем, творит дело, сразу действующее на жизнь в целом и затрагивающее всех людей. Франк пишет: Смысл жизни в её утверждённости в вечном, он осуществляется, когда в нас и вокруг нас проступает вечное начало... лишь поскольку наша жизнь и наш труд соприкасается с вечным, живёт в нём, проникается им, мы можем рассчитывать вообще на достижение смысла жизни. Чтобы существенно изменить нашу жизнь и исправить её, мы должны усовершенствовать её сразу как целое Единственное дело, осмысливающее жизнь есть не что иное, как действенное соучастие в Богочеловеческой жизни. И мы понимаем слова Спасителя, на вопрос: что нам делать?, отвечавшего: Вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого Он послал.(Ев. Иоанн, 6, 29)

О духовном и мирском делании. Но как же быть со всеми остальными человеческими делами, со всеми интересами нашей эмпирической жизни, со всем тем, что отовсюду нас окружает и заполняет нашу обычную жизнь? Автор книги даёт ответ: Жизнь осмысливается только отречением от её эмпирического содержания; твёрдую подлинную опору для неё мы находим лишь вне её; лишь перешагнув за пределы мира, мы отыскиваем ту вечную основу, на которой он утверждён. Пребывая в нём мы охвачены и вместе с ним шатаемся и кружимся в бессмысленном вихре. Это значит, что никакое земное человеческое дело, никакой земной интерес не может осмыслить жизнь, и в этом отношении они все совершенно бессмысленны; но когда жизнь уже осмыслена иным началом своею последней глубиной, то она осмысленна всецело и, следовательно, всё её содержание. Жизнь как наслаждение, власть, богатство, как упоённость миром и самим собой есть бессмыслица; жизнь как служение есть Богочеловеческое дело и, следовательно, всецело осмысленно. Но нужно помнить, что человек праведно свободен от мирского труда и мирской борьбы только в том случае, если он в своей духовной жизни осуществляет ещё более тяжкий труд, ведёт ещё более опасную и трудную борьбу. Серафим Саровский, простоявший на коленях на камне 1000 дней и ночей и говоривший о цели этого подвига: Томню томящего мя обнаружил неизмеримо больше терпения и мужества, чем самый герой-солдат на войне. Кто живёт в сегодняшнем дне, не отдаваясь ему, а подчиняя его себе, тот живёт в вечности. Своё нравственно-психологическое выражение такая правильная установка находит в смирении, в сознании ограниченности своих сил и вместе с тем в душевной тишине и прочности, с какою совершаются эти дела сегодняшнего дня, это соучастие в конкретной жизни мира; тогда как идолопоклонническое служение миру, с другой стороны, всегда проявляется в гордыне и восторженности и связано с чувством беспокойства, неуверенности и суеты. Таким образом, внешнее, мирское делание, будучи производным от основного, духовного делания и им только осмысляясь, должно стоять в нашей общей духовной жизни на надлежащем ему месте, чтобы не было опрокинуто нормальное духовное равновесие. Силы духа, укреплённые и питаемые изнутри, должны свободно изливаться наружу, ибо вера без дел мертва, свет, идущий из глубины, должен озарять тьму вовне. Но силы духа не должны идти в услужение и в плен к бессмысленным силам мира, и тьма не должна заглушить вечного Света.

Литература:

Н.О. Лосский, История русской философии, Москва, 1991, с. 339-372

В.В. Зеньковский; История русской философии, Т. 2, ч. 2, Ленинград Эго, 1991, с.157-179

Вопросы философии № 3, 1992, Москва, Наука, 1992, Материалы к биографии С.Л. Франка, с. 128-130

С.Л. Франк, Духовные основы общества, Москва, Изд. Республика, 1992, Смысл жизни, с. 148-216